Гуттаперчевый мальчик
или
Любовь искусства


Ныне Вадиму уже достаточно лет. А во время нашего с ним разговора ему было двадцать восемь. Представительная фигура, изящная походка, гибкие движения, добродушное лицо, живые глаза, внимательный взгляд и проникновенный голос, которым трудно было не очароваться. И великое обаяние. Тогда он был в сверкающем белизной халате, и практика у него, высококвалифицированного и многодипломированного врача-гинеколога, уже была обширна. Но врачом Вадим был по совместительству. Основная профессия, которой он безусловно гордился, была другая. («Быть проститутом, — считал он, — значит быть проще, прощеннее и искреннее».) Это была его частная жизнь. Как и то, что вскоре он покинул пределы страны, в которой родился, жил, учился и работал. И тоже по любви.

— Когда впервые ЭТО с тобой случилось?

— В двенадцать лет.

— Тебя изнасиловали?

— Нет. Я совершил ЭТО по собственной воле и сознательно. В Крыму, где я обычно проводил лето с родителями, невдалеке от нас отдыхала одна девица, старше меня лет на пятнадцать. Я был тогда забавен и немного смешон, и девица взяла себе в привычку, когда я попадался ей где-нибудь наедине, дразнить меня «косолапым мужичком». Эти насмешки доводили меня до слез. Однажды я вспыхнул и сказал ей, что пусть и мужичок мужичком косолапым, но в постеле она будет стоять передо мной на коленях. Я говорил это так неуклюже и выглядел при этом до того нелепо, что она согнулась со смеху. Словно большего веселия еще не находила. И тут же к дразнилке про мужичка добавился «акселерированный поросенок». Тогда от своей досады я ей прямо заявил, вернее пролепетал, что все сказанное могу доказать ей при деле. На это девица прекратила свой хохот и вполне серьезно мне сказала, что для таких вещей я еще слишком мал. Я не до конца понимал, о каких «таких вещах» идет речь, но взахлеб плакал от оскорбления. Я умолял ее встретиться вечером невдалеке от палаточного городка. Я был жалок, но и трогателен. Она печально улыбнулась и загадочно произнесла, словно нехотя соглашаясь: «Ну что ж, приходи сюда, приходи, аппетитный ты мой».

— Да, раньше все было легкомысленнее. А теперь, коль так предложат, бежишь и запасаешься презервативом попрочнее.

— Какие там презервативы. Мы их тогда разве что надували вместо воздушных шариков и носили на демонстрации. И никто в том не примечал что-нибудь неприличное.

— А что со встречей?

— Преодолевая страх, я после заката приплелся в условленное место. Девице, пожалуй, было любопытно посмотреть, что из всего этого получится, но до последнего момента она не могла в действительность поверить. Первым делом она накормила меня шоколадом, а потом тихонько раздела и прижала к себе. Мои познания в деле этом были примитивными. Рядом с девицей я лишился в каком-то внутреннем замирании всех сил, едва ли не теряя сознание, но природа шаг за шагом подсказывала мне, что и как делать. Такое жгучее, беспамятное и горячее. Вначале не туда я ткнулся, потому что не знал, куда надо. Девица меня поправила и стала легонько подталкивать меня за ягодицы к себе. Так я впервые вонзился в сладостную муку, полную трепета, движения и ласк. После своего извержения я забылся, а когда очнулся, по-прежнему лекал на ней, она держала меня в себе и бережно гладила мои волосы, шею и плечи правой рукой. Левой же — теребила мои яички.

— Тебе понравилось?

— Я не понимал. После этой ночи представления о мире и ощущения его полностью перевернулись во мне. Я изнывал необыкновенной душевной болью-тоской о чем-то навек утраченном, Я порывался броситься со скал в море, но жизнь крепко держала меня в своих объятиях. А девица, встречаясь днем, меня будто и не замечала. Мало-помалу возжелание повторить все сводило меня с ума. Я уходил в горы и там изливал свою страсть в криках и, в слезах. А дня через четыре я поплелся в вечерней тоске на то же самое место, ноги сами вели меня туда.

— Да, памятные места не забываются...

— Однако и я разбудил в девице неугасимый пламень. Как потом оказалось, она наведывалась туда каждый день и бродила там допоздна, горя страстью. И вот, заметив меня из кустов, она подкралась тенью, львицей набросилась и вакханически изнасиловала. Если в первый раз приходилось мне раздвигать ей ноги, то теперь она раздвигала мои с таким усердием, вточь и взаправду обнаружила там кладезь с превеликим сокровищем. Она облизывала меня взасос с ноги до головы. Мои на лоскутки искромсанные в едином порыве шортики и рубашка валялись в сторонке, а меня утюжил и подминал под себя такой жар, что пот шел паром. Но я вовсе не оставался безучастным и, в конце концов, сумел овладеть ситуацией сверху. Однако возвращаться в палатку пришлось голым.

— Весьма экстравагантно.

— Еще бы. Впоследствии мы встречались тайком ежедневно в течение целого месяца, и девица, как я ей предсказывал, все чаще становилась передо мной на колени. Это было мне очень интересно и… приятно.

— Твоя первая близость случилась столь рано, что тебе, вероятно, уже не пришлось по-подростковому мастурбировать?

— Почему же, когда я разрывался один на один со своей преисполненной зазнобушкой и в угаре лез на стенку, стенка лезла и на меня и не раз покрывалась известными секретами. Не один десяток яиц размазались не по назначению. Потом я завел знакомство с девицей лет восемнадцати. Иногда она встречала меня у дверей школы под видом дальней родственницы и прямо за руку через весь город тащила к себе домой в спальню. Ненасытница мне предивно надоела, но отказать ей не мог ни в чем, иначе от ее злости последствия для меня были бы непредсказуемыми. Ни в коей мере мне не хотелось ни быть, к примеру, кастрированным (чего я тогда панически боялся, а ведь физически она была значительно меня сильнее), ни того, чтобы в школе и дома о чем-либо узнали. Мои родители были показушными пуританами, при людях подчеркивали свою взаимную холодность, но в комнате своей предавались такому! От их пылкой любви и я унаследовал вулканический, страстный темперамент. Через полтора года, когда родители со мной переехали в другой город, я вновь стал от насильницы свободен.

— Сумел оценить свою независимость?

— Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя: классики коммунизма и вся их компания. Впрочем, Карл Маркс был далеко не карлой не только в научных трудах, но и в личных. Его титанизм можно достаточно оценить как по его семейным фотографиям и лицам там запечатленных, так и по мемуарам его современников. Его могучая политическая организация была тоже его любимой семьей со всеми семейными ритуалами и детищами, чего не скрывали, величая его основоположником и отцом учения.

— Видно, ты любитель порассуждать?

— По меньшей мере, это занимательно. В школе подумывал поступать на философский факультет. Но медицина оказалась ближе. Хотелось быть более образованным специалистом-профессионалом в своем основном деле жизни. Целесообразность гинекологии очевидна сама собой.

— Но вот ты переехал с родителями, что дальше?

— У меня были знакомые, которыми пользовались солидные и состоятельные мужчины. Эти мальчики играли кукол, нарядных, румяных, они разъезжали в машинах, по всей стране. Но с ними носились, пока они были привлекательны, ароматны, достаточно молоды. Свежесть сменялась изнеженной похотливостью — и они переходили из рук в руки, уже в юном возрасте затасканные потаскушки. Мужское сердце непостоянно, оно привыкло пленяться красотой внешней, а цветов лепестки опадают после зачатия с отцветанием. Об этом я задумывался, хотя иначе, уже тогда. И я понимал, что крепче привязанности женского сердца не найти, но оно засасывает и погружает с собой туда, от чего женщине не уйти, — к семейному очагу, окостенению и старости. Этого мне преждевременно не хотелось. Надо, считал я, поддерживать в женщине чувство ее самостоятельности, независимости, что происходит, когда она покупает удовольствия, оплачивает их заработанными ею же деньгами и тем узнает и настоящую ценность покупки. В торгашестве женщины необыкновенно расчетливы, и, культивируя расчетливость, я держал привязанность их на дистанции, на желанном и контролируемом расстоянии. Во всем, конечно, бывают свои исключения.

— А почему ты считал, что именно на тебя позарятся и тебя купят?

— Это была внутренняя уверенность в успехе.

— Глубинно познал интересные вещи?

— Я понял, что красив и нравлюсь, а женщины за то, что им нравится, готовы всё уплатить. Женщины и девочки наедине со мной краснели, млели, — заливались румянцем и всё более смущались. Не от того ведь, что был я урод. Знание своей красоты лелеяло гордость, а гордость — трезвый взгляд на вещи. Я почувствовал, что нужно ценить, уважать и уметь использовать то, чем обладаешь. Рос я в обеспеченной семье, но деньгами родители меня не баловали. Мол, нечего портить ребенка, пусть учится деньги зарабатывать сам. За эту привычку и за данную мне жизнь я им всегда благодарен. Родители источником доходов не интересовались, они считали важным, не где и как, а сколько получено, лишь бы на законном основании. Рядом со сверстниками я ощущал себя со своими интересами значительно старше и умудреннее.

— Как ты находил своих покупательниц? Разве ты стоял, продавая себя, с ценником на базаре?

— И в пятнадцать-шестнадцать, и в двадцать, и в двадцать пять лет всё было одинаково. Со временем, конечно, налаживались более постоянные связи, но не они прельщали меня, а испытание себя на новом. Мне важно было продать себя как товар. И важны впоследствии стали не столько деньги, сколько умение оправдывать надежды и ожидания, которые на тебя возлагали. Цену я себе назначал немалую, но зато мог ожидать, что и требования ко мне будут соответствующими, как и соответствующей необходимость оказаться мне достойнее своей цены.

— Вроде как спортивный интерес?

— Не хобби было это, не провождение свободного времени, а стиль жизни, основной принцип переживаемых событий. Я отдавал себя и занимался своим искусством лишь по вдохновению, в нем я находил свою реализацию как художник, как творец, как ваятель, подготавливаясь к мигу своего совершенства часто длительный срок.

— Но ты ведь не ходил по улицам с плакатом?

— Я знакомился лишь с теми, кого мог заинтересовывать. Почаще, и чаще — на продолжительное время. Дамам могло быть и двадцать, и тридцать, и пятьдесят. Обычно бывало лет под сорок. Заводил вначале невинное знакомство, постепенно завоевывал свою будущую клиентку брызжущим мужским очарованием, молодым, здоровым, здравым, незакомплексованным. Подобно ласкам, предваряющим вхождение. И когда дама начинала изнывать по обладанию мною, на нее обрушивался студеный шквал. Я без двусмысленностей объявлял ей, что я профессиональный проститут и часы со мной оцениваются так-то. Для милых дам такие новости превесьма бывали оскорбительны, но и не менее забавны, приемлемы и вызывали сочувствие. Это и побеждало чаще всего. После небольшого замешательства появлялась у них готовность уплатить наперед.

— А дальше?

— А дальше они говорили «Хорошо».

— И чуть погодя премного истощали и изнуряли?

— Весьма редко. Обычно женщины ценят мужской товар и его достоинства. Они на удивление единодушно понимают, что нужно к дорогой игрушке относиться осторожно и расчетливо, чтобы сполна наслаждаться ею. Мужчинка ведь не заводной плюшевый мишка. И времени тогда, признают они, можно преприятно коротать со пареньком куда побольше. Нередко мне приходилось лишь попивать чай и занимать даму познавательными разговорами, способность и к которым даровала мне природа.

— В чем?

— У меня цепная память, высокая эрудированность, отменная интуиция и богатое воображение.

— Оно и видно. Твой слог обилен и изящен. А скажи, а как родители относились к твоим ночным отлучкам?

— С класса девятого у меня была отдельная квартира и чрезмерная родительская опека меня не связывала. Впрочем, к моей личной жизни мама с папой относилась снисходительно и без предубеждений. Тем не менее, посвящать их в нее я не собирался, хотя в классе седьмом отец показал мне, как пользоваться презервативом и какие позиции, по его мнению, для меня вначале будут самыми убедительными. Но к тому времени я уже был в таких вопросах и природой, и проделками своими весьма просвещен.

— Что твои клиентки обычно просили у тебя?

— Я бы не уважал себя, если бы не умел их желания предугадывать. Нечасто дамы начинали прямо с коитуса или стремились окончить им. Гораздо первостепеннее для них было мое присутствие рядом, тихие ласки или ласки пылкие до одури их, до наслаждения их, но — не меня. Женщины воистину умеют, когда хотят, получать от покупки максимальную отдачу. Однажды, в семнадцать лет я не вылазил из гостеприимной постели целую неделю, а в коротких перерывах моя сердобольная хозяюшка готовила гастрономические подкрепления... Но таких затяжных гуляний насчитать могу немного, больше приходилось трудиться вечер да ночь да утро. Дамочки мои всегда бывали на «мужищину» изголодавшимися, всё им бывало мало и недостаточно. Но всему были своя цена и свой тариф. Что и говорить, гинекологию я прошел еще до поступления в медицинский институт.

— Скажи, а было так, что даме хотелось, как обычно хочется мужчине, лишь фрикций, фрикций и ничего кроме фрикций?

— Они предпочитали фрикциям ласку от моих губ, языка, рук, дыхания, всего тела, а арматуру мою, вообще-то, не очень стремились загружать, ведь прекрасно разумели, что я темпераментен, привлекателен и горяч, пока колосс мой не повержен. Попалась однажды одна любительница, так она сразу попросила меня самого себя на ее глазах «писькастым мальчонкой проонанировать». Через пару минут занятие мое такое ее до того лишило благоразумия и распалило, что она уцепилась в изверга моего губами и руками, да так, словно послаще эскимо этого еще никогда и не встречала. Или же заявился к одной даме, а у нее уже собралось с пяток подруг — и пустили меня в групповухе по кругу. Четверо меня за руки-ноги держат, а пятая — насилует, якобы. Не меньше их стонал и я. Но всем это тогда влетело в хорошую копеечку.

— Надо думать, что твоя штуковина вовсе не гуттаперчевая и преисполняется вовсе не огуречным соком?

— До пятнадцати лет меня весьма озадачивало, что после испускания семенной консистенции отбавляется и желаний и способности. Но мне довелось познакомиться с женщиной, из наших элитарных доморощенных куртизанок, она была старше моей матери лет на десять, но ничем не уступала куда более молодым, — так с ней я познал, в частности, силу выдержки, настойчивости и расслабления. Бывало, что после многочасовых непрерывных упражнений моя дражайшая часть тела находилась в глубочайшем нокауте после пережитых испытаний. Однако главным в подготовке было не трение, а психологическая настройка. Что как купленный и уважающий себя товар я не могу быть способным на безумие, а должен суметь повсечасно выполнять любое хотение своих нынешних обладательниц.

— Твои почитательницы фотографировались с тобой на память?

— Они бы и желали, но я не стремился. «Что есть — то есть, что будет — то будет, и нет необходимости возвращаться к тому, что было», — люблю и ныне повторять. Мое искусство не терпело лишних глаз.

— А зря. Неумехам было бы чему у тебя поучиться.

— Некогда занесло меня на съемки порнографического фильма. Ничего большего, кроме унижения от режиссера и его прислуги, испытать не удалось. В тебе видят не личность, а лишь эрегированный член. За относительно небольшую плату худрук с лицом и повадками дегенерата вправе с тобой делать все без малейшего благоразумия. Проводят бесконечные пробы, репетиции, съемки и везде требуют бездушного совокупления, а потом оказывается, что снимают вновь с самого начала, потому что мошонка не столь впечатлительно тряслась. И всё ради чего? Ради безвкусной дряни, которая никому не нужной осядет в частной коллекции. Это кино не для меня. Я не вижу в этом искусства. Но для того, чтобы сняться в фильме Пазолини, я не пожалел бы всех своих состояний и самого себя.

Вскоре после нашего с ним разговора Вадим женился на состоятельной иностранке пятидесяти двух лет. У себя на родине она родила от него ребенка. Когда они впервые встретились, вдруг ночью у нее вырвался до того пронзительный крик восторга, что к дверям номера сбежалась в испуге вся гостиничная администрация. «Я просто очень счастлива, — говорила им со слезами женщина, — я нашла мужа. Мужа! Понимаете?» Что ж, и это значило, что и перед Вадимом открылись тогда же новые возможности для его профессиональной деятельности и новые подвиги в новом для него обществе стали предстоять ему.