ПРЕОБРАЖЕНИЕ ПОЗНАНИЕМ Человек рождается ребёнком, чтобы к ребёнку же возвратиться. Обратиться ребёнком к своему отцу или к Господу. Свойство же дитяти не в видимости его малолетства, а в непредвзятом приятии мира Божия, в соучастии тайной тайне его и в сорадовании всей жизни с тем, кто причина и радетель всему. Что же есть мир, как не магическая действительность, и мы — составная часть её? Мы живем в сказке, мы в ней действующие лица и исполнители, мы же неизменно творим её, хотя она неизбежно в любом своём мгновении существует и уже создана. И вот, хотя мы принимаем каждый свой шаг на свою ответственность и хотя этот каждый шаг влечёт за собой изменение действительности мира, в каждом таком мгновении извечна вечность, оно естественнейше присутствует в ней и ему дано через меня или тебя проявиться. Любая сказка становится закланием себя же самой ради своего же продолжения. То есть, история приносит себя в жертву себе же, чтобы при новом рождении вновь длиться. Сказка имеет начало и когда-нибудь да кончается. Ею может быть любой промежуток нашей жизни, причём сказочные сюжеты не только самым непосредственным образом вытекают друг из друга, но и являются той или иной составной частью действа иного измерения, то ли временной длительности, то ли иной скоординированности — в общем, зависящего от изменения системы координат. Системы же координат в сказочной действительности, по сути, не имеют такого большого значения, какое представляется для отдельных перцепций осознающего наблюдателя. Сущее сущих неизменно и постоянно, в общем, — это то, о чём то и сказать нечего, но тождественность с которым дано прозревати всякой твари, всякому представляемому нами сознанию. И, хотя все пути и творения едины и тожественны, то есть малое не уступает в значении бóльшему и всё размерно уравнивается между собой, именно ограниченное осознание наблюдателей и определяет неповторимость пути каждого, каждый движется па своей колее и аллее, колея повторяет присущее ей положение в системе измерений — и являет собой путь, который суждено каждому пройти. Путь же у всех оказывается общим — а в общем-то, извечным пребыванием во Веём и Ничто. В самом деле, если на обыденном человеческом плане связь причины и следствия бывает явной всем, что, впрочем, происходит не с меньшей очевидностью, чем влияние различных материальных объектов (например космических тел, частей Земли) на судьбы, будь то, отдельных людей, наций, социальных образований, чем влияние нынешнего положения и состояния на последующее (карма), чем сосуществование уровней различной материальности и прочее, — то не меньшей очевидностью представляется и любой другой процесс гармонизации и уравновешивания. Действительно, уж коль допускаем связь между прошлым и последующим как связь причины с последствием, то почему же противимся представить причиной для прошедшего именно настоящее и будущее? И почему же, признавая двойственность, амбивалентность неотъемлемым свойством нашего восприятия действительности, мы нарушаем равноправие всех сторон? Не в силу ли сказочности переживаемого нами сюжета, когда познающая и действующая сущность, частями которой мы и являемся, всё себе развёртывает да развёртывает свой замысел от зарождения мира до его конца, двигаясь в выбранном направлении и принуждай нас кратковременностями осознающих мигов, сменяющих друг друга, уделять бóльшее внимание самой сказке, чем тому, о чём едва ли что сказать бывает возможным. Жизнь не бывает без сказки, иначе безмолвна. И живительнейшая круговерть являет собой абсолютнейший покой. И так весь мир становится сказкой, где каждый наш шаг творит её по её собственному сюжету. Осознающие наблюдатели, каковым суждено быть и человеку, включаются в сказку сотворением и своих собственных сюжетов. Такой сказкой, интерпретацией внешней и внутренней действительности, симбиозом двух реальностей становится любое произведение деятельности человека. Являясь чередой развития общего сюжета, новые сказочные сюжеты образуют свои мирки, которые нередко живут и благоденствуют и без дальнейшего вмешательства в них породившего их субъекта. Да и откуда им было взяться, как не из трансформации сказочной действительности, когда неизменная сущность просто расцвечивается множеством огней, играет оттенками и звучаниями, просто переливаясь с одного плана бытия в другой, — чем нам могут показаться, например, рождение и жизнь человека. Неизменная сущность вещей потому-то и является абсолютом вещей, а одновременно и их элементарнейшей составляющей, что даже в этих обоях, сливающихся, в конце концов, понятиях она пребывает неизреченной, хотя её сказка вовеки изъясняет себя перед нами. Перед нами или перед собой — одно и то же, только мы являемся собой, потому что нареченные, она же — без имени, но в любом имени и в любом из нас. Таким образам, с нареченным именем она изливается в мир в новом своём отображении, но имя само по себе, подобно ей, не имеет очертаний и границ — оно в слове, в звуке, в любом речевом периоде, в любой вычленяемой материальной обособленности. То есть, её отображений не изречь, поэтому, сталкиваясь каждый раз с новой сущностью, иначе говоря — очерчивая её положение, мы признаем её самостоятельное, независимое от наших воли и суждения существование. Например, самодостаточной сущностью будет любой человек, любые два, любые три... В том-то и извечный парадокс двойственности, что очевидная самодостаточность не может быть самодостаточной в силу того, что существуют другие, и, вместе с тем, — она самостоятельна. Попытка осознать парадоксальность ведёт к головокружению и выявлению ещё бóльшего числа еще бóльших абсурдов. Так что, наверное, не всегда бывает полезным пускать голову по миру и приобщаться к еще бóльшему непониманию абсолютнейше всего. Поэтому-то в проявленном мире всё и переменно, любая сущность имеет свой срок, либо чтобы не очень уж соскучиться в пределах своей нынешней осознаваемости, либо чтобы не очень уж сильно растеряться. Понимание, что приближается конец своего срока, умудряет несказанно, ведь будет ещё время и для иной мудрости, и для безмудрствования. Любое литературное произведение от корней своих имеет сказочный сюжет, то есть, конечно же, является сказкой, магическим средством преобразования и изменения действительности. Впрочем, одним из средств — и не единственным. Магическое, сакраментальное действо раскрепощает дальнейший сказочный сюжет тем, что является связующим звеном прошлого с последующим. Естественнейшим образом сюжет организуется сам собой, но само действо нередко понимается как ключ к трансформации действительности. Тайные знаки на обеих сторонах дверцы сходятся — и искомая дверца распахивается. Так что вся сложность обычно подразумевается в том, чтобы подобрать ключик, чтобы наложить на природу тайный знак, — и чтобы она бы его очень даже конкретному велению послушалась. Вновь неразлучный с нами парадокс... Но в чём же дело? Любое литературное произведение, будь то даже повестка в суд или повестка заседания партийного комитета, не есть действительность, породившая его, а лишь её отображение, трактование, переломление, преображение и изменение. Действительность, вернее её осознание наблюдателем, перелагается, излагается в новом сказочном сюжетике. Может, на некий взгляд, в совсем невзрачненьком, но всё же это — сказочный сюжет, который не только (вовсе, возможно, незаметно для некого восприятия) живёт не менее реальным существованием, чем существование некого наблюдателя, но и, преображая, преображает действительность самого наблюдателя, равно как и всего-всего, неподдающегося, иногда, полному представлению мира. Чем же так оказывается силён сей невзрачненький сюжетец? А тем, что он создан, есть — и жив. И более того. Мало, что жив и существует, этот сюжетец — мир ещё, и тождественен миру всему и даже является главенствующим к миру тому, который, по нашему разумению, для нас главенствующий. Различная организация, различное вычленение конфигурации материальности становится поводом к построению различных миров. Так и нам, наверное, не стоит сбрасывать одеяний, чтобы не поддаться искусу, который не всегда можем выдержать. То есть, вследствие всё той же магической — сказочной — действительности мы открываем дверцы, к открытию которых ментально не подготовлены, и приходим к замешательству, безрассудству от алогичности непонятной для нас действительности... Так что аналоговая интерпретация, объяснение мира по схожести структур торжествует, когда удаётся примирить алогичность с логичностью. Но бывает ли такое? А как же. Повсеместно. В сказках. Что происходит со мной, когда сижу за столом или пребываю в своей данности и вдруг обнаруживаю рядом с собой дверцу в неведомый мне, но призывающий к себе мир? Если дверца появилась — приходит время её открыть. Я вхожу в лучистый добротой мир сказки.