Таёжный Тупик
<< А был ли тупик? >>
Кто судит веру
Лев Черепанов
Лет десять назад в разряде главных неполитических сенсаций страны появилось новое диво – открытое в глухой алтайской тайге семейное поселение Лыковых, полвека проживших вдали от цивилизации. С легкой руки писателя В. Пескова, опубликовавшего в «Комсомольской правде» серию материалов, объединенных общим названием «Таежный тупик», Лыковы практически всенародно были восприняты как весьма любопытный анахронизм, вызвавший естественный интерес у публики.
Со временем ажиотаж вокруг Лыковых постепенно сник, непримиримые оппоненты остыли к предмету спора и, кажется, едва не забыли о самом существовании Лыковых. Не до того было – в стране бушевали политические и экономические страсти. И, наверное, Совсем забыли бы, если бы время от времени органы центральной и местной печати не возвращались к судьбе жителей «таежного тупика». И по-прежнему «главным пыкововедом» страны не без оснований считался Василий Песков. Основанием служила вышедшая книга В. Пескова «Таежный тупик» и его отчеты об экспедициях в прессе.
Однако не один автор «Таежного тупика» побывал на далекой реке Еринат, где нашли пристанище Лыковы. Среди тех, кто не раз навещал «лесных жителей», и сибирский писатель Лев Черепанов, ныне живущий в Москве, между прочим, тоже «лыкововед», приведший в Усть-Еринат не одну экспедицию.
И поскольку его мнение не во всем совпадает с мнением Василия Пескова, нам показалось интересным познакомить с ним наших читателей.
Публикуемые ниже материалы любезно предоставлены Львом Степановичем специально для «Ленинской Смены».
О, горе! Не хочется говорить, да нужда влечет!
Протопоп Аввакум.
...Спустя год после появления в «Комсомольской правде» начальной части «Таежного тупика» В. Песков, возвратясь в Москву с верховья западно-саянской реки Большой Абакан, позвонил мне в Красноярск. Сказал, что слышал обо мне много хорошего, и полюбопытствовал, как бы между прочим, собираются ли Лыковы перебраться поближе к геологам, на Север. А потом напечатал об этом, не преминув уведомить, что я ему друг. Тогда газета «Советская Хакасия» еще не успела объявить его «писателем с мировым именем», «Литературная газета» – «главным лыкововедом», а «Аргументы» – «крестным отцом Агафьи», но он часто публиковал зарисовки под рубрикой «Окно в природу» и, по всей видимости, считал, что для меня, далекого сибиряка, известие о том, кто со мной в дружеских отношениях, будет очень лестно. К тому же, кое к чему обяжет. Прежде всего – быть к нему поснисходительней, в частности, не замечать его ошибок в «отчетах», которые он публиковал. Вряд ли их можно было отнести к прозе – без конфликта, развития характера и малейшей попытки одарить свежей мыслью. Я же попытался стать для В. Пескова настоящим другом: все написанное им о Лыковых подвергал строгому разбору, старался не пропускать неточностей, искажений, а уж тем более домыслов. И был отринут... Но кому от этого стало хуже?
...Через семь лет в предисловии к отдельному изданию «Таежного тупика» В. Песков сообщил, что все интересовало его в истории Лыковых, в том числе и «религиозная вера...».
Мое внимание невольно привлекло определение «религиозная». И без словаря казалось ясным, что вера и религия суть есть вещь единая. Но, может, подумал я, Песков под верой подразумевает еще что-то? Однако подтверждения тому не обнаружил: А далее в «Тупике» наткнулся на информацию, явно рассчитанную на невежд. Подумать только: в России в XVII веке «не о вере шел спор, а лишь... о мелких деталях обряда»! Меня поразила фактическая нелепость: ну как мог обряд, являющийся жестовой записью той или иной истины, быть столь мало значащим приложением, и, подвергнувшись никонианскому переиначиванию, не утратить своего содержания, оставаясь и впредь пригодным для всех христиан?
На этом В. Песков не остановился. Расхождения с ревнителями священной старины были «смешные», обобщающе добавил он. До смеху ли, если, как известно, в действительности они стоили крови, да и жизни стольким людям!..
Прочел я у Пескова также и пассажи о «крестном знамении». И развел руки. По его выходит, что нет разницы, как молиться: двумя перстами (по древневизантийской традиции, восходящей к апостольским преданиям) или тремя (по поздним греческим правилам, сложившимся под влиянием католического Запада).
Видно, не удосужился В. Песков вслушаться в объяснения Агафьи Лыковой – младшей дочери главы лесовавшей семьи Карпа Иосифовича:
«...Бог отринул Исуса (Спасителя) от своего сердца. От непорочной девы Марии Исус взял нашу плоть. Поэтому являет собой сродника Бога, а также человека.
Что произошло с распятой плотью Исуса на кресте? Наивозможное умаление. Но с Духом Его ничего не сделалось...».
Налагая на себя крест, все принявшие веру в Христа исстари придавали наглядность собственной уготованности восхриститься – предоставить себя для распятия на кресте, чтобы, пожертвовав собственной плотью, слить свой освободившийся дух с Духом Христа и жить потом, не ведая изнуряющей борьбы с низменными побуждениями.
Именно единство в Исусе Христе божеского и человеческого старообрядцы в первую очередь изображали двумя сведенными пальцами правой руки – указательным и непременно уравненным с ним средним, а существование святой Троицы (Бога-Духа, Бога-Отца и Бога-Сына) – во вторую, тремя пальцами – большим, указательным и мизинцем. Новообрядцы же взяли за правило складывать воедино три пальца (большой, указательней и средний) с одной целью – показать себя уверовавшими в то, что есть святая Троица. Но к чему они при этом крестились, если напрочь отбросили наглядное выражение присутствия в их сознании правильно воспринятого Исуса Христа – из двух начал, столь много дающих для предопределения своего образа жизни?
Кстати, в Никоново время никому из пастырей-победителей не пришло в голову сложением безымянного пальца с мизинцем поддерживать признание двуединой основы Исуса Христа, потому новообрядческое осенение щепотью осуществлялось в отрыве от христианской воли извести свою плоть, пренебрегая тем, к чему она стремится...
Не менее серьезно В. Песков взялся уверять, что у старообрядцев нет земных поклонов!.. Показательно также толкование автором «Таежного тупика» самосожжения. Им сказано: «огнь очищает». Но ведь он (огонь), «снедая плоть, души коснуться не может», а значит, тем более отнять у нее что-нибудь. Старого православия чада решались принимать убийственные муки не в угоду своим эгоистическим устремления враз избавиться от нажитых грехов, а только для того, чтобы избежать сурово приближавшегося осквернения под гнетом антихристовой нечисти. Страшнее огня на этом свете «негасимый огнь» – там, в загробном мире. Вот отчего искали спасения последователи протопопа Аввакума в горящих срубах.
Настала пора разобраться, почему же Лыковы укрылись в лесу. Но прежде разберемся, кто же такие «бегуны».
Как верно указал В. Песков, «браки бегунами не принимались». Однако Карп Иосифович и Акелина Карповна были сбрачены (поженились), как полагалось – по требнику. Уделом «бегунов» было кустарничество – Лыковы кормились от земли, имели «ручные» пашенки. К тому же «бегуны» селились в глуши и непременно по одному. Лыковы же покинули свой родной починок Тиши всей семьей и вместе с духовником.
Ухватился Песков за то, что «бегунам» надо «бегати и таиться». Но куда бегали Лыковы? Обратно к людям, в те же Тиши, за нитками для плетения сетей, а также на Горячий ключ вместе с земляками-тишинцами строить лечебницу, а затем на Алтай, к родне, жили там у ней больше года. На все это есть документальные свидетельства.
Наконец, деньги. Они действительно были не в ходу у «бегунов». Но – не у Лыковых. Сам я видел однажды: из кармана Агафьиного сарафана-запона выглядывала зеленая ассигнация. И поспешил прикинуться, будто вижу впервые:
– Что это у тебя?
– Треска, – пропела в ответ Агафья, обрадованная поводом похвастаться, что она, Лыкова, тоже не лыком шита, бывая в миру, между делом обрела кое-какие познания...
Как можно видеть, ничего общего у Лыковых с «бегунством» нет, однако В. Песков продолжает твердить, как приговор: Лыковы – бегуны.
Чего добивался он? Сотворить добро? Кому? Лыковым, по его словам, избравшим взамен «нашей бучи, боевой, кипучей» жизнь, граничащую с изуверским намерением истребить себя как можно раньше? Или нам, взнузданным передовыми учениями?
«Сами они не считают себя бегунами», – обмолвился Песков, но как-то так, словно больше Лыковых знал, кого к какому разряду отнести. Проявилась в этом не одна страсть настоять на своем во что бы то ни стало, должно быть, и уверенность в том, что верующим, а потом чуждым нам Лыковым, его, советского писателя, не переспорить. Да и сообразно обстановке середины 80-х годов они должны были промолчать, как иконы.
Однако позднее Песков узнал нечто прямо противоположное своим выводам: Лыковы отнюдь не огорчились встрече с людьми. Но не потому, что «нуждались во всем», по определению В. Пескова, Лыковым нужно было человеческое общение. Это мнение геологов. Однако Песков от своих первоначальных выводов не отказался.
Потому и возник у меня вопрос: разве настолько он усовершенствовался, все изучил досконально, что не может ошибиться? Я перед тем со всех сторон изучил его «Таежный тупик» и был готов с карандашом в руках доказать, что он не поднялся ни до смысла христианской обрядовости Лыковых, ни до постижения причин их скитальничества, уверенный в том, что ему будет просто «высветить» лыковские души и не понадобится поднимать архивы, документы, сравнивать показания свидетелей, искать связи с профессионально осведомленными учеными.
Окончил В. Песков сугубо репортерский обзор Лыковых развешиванием ярлыков. Какая у них вера? Ну, конечно, «темная», «неистовая», «фанатичная». И само собой, она-де стала «причиной страшного тупика», отсталости во всем и одичания.
Но кому из нас дано судить чужую веру? В дополнение к разговору о промахах В. Пескова насчет старообрядчества, а также бегунства, нельзя не указать на выразительнейший случай. В. Песков привез Лыковым Псалтырь. И сам известил о том, что эта книга не устроила Лыковых как «испорченная никонианством». Между тем, велик ли был труд установить, тот ли подарок взял он с собой в дорогу? Ему стоило прочесть одну-две страницы. Но для него, видимо, было неведомо, что Вседержитель именовался по-старому Исусом, По-новому Иисусом. Как, впрочем, и многое другое.
Самое же печальное в том, что В. Песков показал совершенно определенно, что виновных за пережитое Лыковыми искать ни к чему, словно писано все это было по заказу преемников тех, кто в начале 30-х годов обрушил большевистские преобразования на наши города и веси, в том числе и те, что существовали в глубокой глуши.
Если верить В. Пескову, ему в 1982 году вынужденно пришлось впасть в «религиозное разоблачительство», предопределившее попутное низведение Лыковых до предпещерных жителей, – «гласности не было». Но и позже, зимой 1990 года, когда насквозь заидеологизированная цензура приказала долго жить, святость жизни Агафьи по келейным законам – «пустынницей» – для него предстала надуманной, не внушающей почтения и, как можно представить, никуда не ведущей, ни к каким свершениям, не то что у нас. Таежным тупиком. Без кавычек.
Если не выпускать этого из поля зрения, как и его откровенное кощунственное иронизирование над Агафьей, пересказавшей ему после Пасхи 1992 года путь Христа (по определению В. Пескова – «краткий курс»), можно судить, что сам он в те поры легко обходился без Бога, верил в созидательность явления Ленина народу и безоглядно, не страшась отчуждения, распинал Лыковых за то, что они не имели понятия о том, какие «жили на земле великие люди», в том ряду и Ленин («Комсомольская правда» от 22 октября 1982 г.). А через семь лет, когда готовился первый выпуск книги «Таежный тупик», оставил Ленина за скобками. Однако сохранил на обложке рекламную строку: «Василий Песков удостоен Ленинской премии».
Отошел от Ленина, но не лишил себя чести состоять в лауреатах премии его имени. Чтобы выглядеть внушительней? В размышлении об этом у меня зародилась охота не только дознаться, что двигало им, а также установить, имел ли он достаточное право противопоставлять себя прочим.
Говорить «я» нескромно – такого мнения придерживались все, выступавшие с трибун. И если бы В. Песков не разделял его, то разве налегал бы на «соединяющее» местоимение? «Мы, возможно, вернемся к ней в новом году» (к Лыковской эпопее. – Л. Ч.), «мы обещали заглядывать к Лыковым», «мы следили за жизнью отшельников».
Однако при этом он включил в свой «коллектив» отнюдь не всех, по выбору. От последнего поселка геологов Каир на Большом Абакане до лыковского обиталища ему довелось идти вместе с бывшим бурильщиком Е. Седовым, профессором И. Назаровым и художником Э. Мотаковой. А тиснул: «Нас было трое». Столь четвертой при нем у Э. Мотаковой не хватило чести, что ли?
И как не задуматься, что несет в себе известие В. Пескова: «Мы об этом писали», если вслед за ним появилось: «Я об этом писал»? Прорвалось-таки его отношение к собственной персоне...
«Замухрышку» Агафью, чуть ли не зубами держащуюся за родной ей Усть-Еринат, В. Песков философично отнес к продуктам не нашей среды. Таковы были устои ее семьи, воззрения на жизненные ценности, приверженности и так далее.
Его, конечно, тоже сформировала среда. Но, разумеется, наша.
И за какой средой будущее?
Агафья никого не оговорила. Если и заблуждалась в чем, то не во зло своим ближним. Вера и нравственность, как оказалось, верно отмечал Ф. М. Достоевский – одно.
В. Песков же, приезжавший к Лыковым по преимуществу ради нескольких строчек в газете, выдал Лыковых за уступающих нам во всем, что не могло не сказаться на отношении к ним как в ближайшей округе, так и далеко от нее. Мне довелось услышать сердитое ворчание: «Агафье радиобуй поставили, а мне телефон не хотят поставить». Обидно, конечно.
Но, взглянув на все это внимательней, не пора ли уже, наконец, прийти к выводу: так чью же, по большому счету, среду надо менять, чтобы слежавшиеся семена нравственности проросли в ней и дали богатые всходы?
27 июля 1994 г. (опубликовано 3 сентября 1994 г.)
>>