Однополые супруги? Однополая любовь
или
Про гомиков


Гомосексуалистов, мужчин или женщин, называют еще голубыми или розовыми. В то же время, для младенцев, если он мальчик, подбираются вещи голубого цвета, а если девочка — розового. Гомосексуалисты — это сексуально несозревшие дети? Но сексуальность сопровождает человека от начала и до конца дней его, и он всегда по-своему сексуально зрел. А что такое голубой и розовые цвета? Синий и красный, разбавленные святостью белого? Символы будущего и ожидаемого? Отцовской божественности мужского семени и материнского достоинства менструальной крови? Но ведь принято, что мужское и женское начала, ян и инь, — обозначаются как раз наоборот — через цвета красного и синего. Огонь и вода? Да и Адам-то, по писаниям, был из праха буро-красного цвета. Чтобы не запутываться еще больше, я решил поговорить по данному вопросу с доктором Чи Жэнем. Мне было известно, что он вновь на пару дней приехал в нашу страну. И не преминул этим воспользоваться.

— Пожалуй, ты еще больше будешь недоумевать, — говорил доктор Чи Жэнь, — когда разберешься, что суть слова «гомосексуализм» сама по себе обозначает.

— «Гомо» — подобный, сходный, одинаковый, равный. «Секс» — пол, половая принадлежность. Что тут темного? Все и так ясно. Однополые партнеры. Вот и всё.

— Ясность у тебя лишь поверхностная, лишь видимость ее. Действительно, «гомо» — подобный, равный. Но кому и кто? То же «гомо» обозначает также «человек». Человек — образ и подобие Божие, образ и подобие своей зиждущей мир сущности. Выходит, «гомо» — это то, чем человек есть потенциально — подобным себе же сущностному самому. А что такое «секс»? Пол? Да. Но этот пол неоднороден, он движется, движет и живой, он — слияние-игра одновременная мужского и женского начал.

— И что же слово «гомосексуализм» обозначает само по себе? Идеального человека? Свободно подобным своей изначальной, девственно-детской сущности, с собою же в осознанном сотрудничестве проявляющейся во всем?

— И слово, скорее, обозначает не того, кем мы бываем, а то, чем мы стремимся быть. Осознавать, видеть и ощущать собственную же светоносную сущность. Духа, души, тела. И осознанно сотрудничать с нею, в искренности.

— Наша сущность, сущность всего мира вокруг нас и внутри — сын Божий, излюбленное место пребывания господа и творца. А что есть сущностью этого девственного и всемерно по-мужски потенциального дитяти? «София» — женская, нежная и мудрая? А вместе, внешний и внутренний облик, — суть изначально сущее: — сам творю, сам себя и создал?

— Вот-вот, всегда не то, что есть, а чем стремимся быть.

— Нехорошо быть человеку одному. Где помощник, равный ему? Навел на человека глубокий сон, взял ребро человека, закрыл то место плотью и создал из того ребра жену — помощника. Помощника, равного человеку, кость от кости, плоть от плоти его. И разве это предание не прямое указание на то, что человек без жены неполноценен — раз лишь они вместе составляют утраченную человеком изначальную целостность тела?

— И так-то оно так. Жена, Ева. «Ева» — дающая жизнь, рождающая. Но кем была эта первая Ева, подобный человеку помощник его, с которым человек суть одно? Радость его, открывающая свет и утеха жизни?

— Тем и была — кем же еще?

— Мужским детородным членом.

— Ладненько вышло — и описание сошлось. Но откуда же тогда взялась женщина?

— В познании себя огненного и светоносного не утрачивай свою внутреннюю влагу — свой женский облик, гибкий и чуткий. И донашивающий семена познания в зрелый и обогащающий познание твое плод.

— А если попроще? А иначе?

— При всем при том будешь засыхать — будешь как сухарик.

— Темничный сухарик — и на том спасибо. Но а с женщиной-то как быть? Если изначальной женой и Евой для мужчины оказывается его собственный половой членик?

— Не правда ли, забавно и замечательно, что на мир можно смотреть куда интереснее, первичнее и по-другому, чем раньше? Что в мужчине есть еще более женственного, привлекательного, дарящего удовольствия, наслаждающего и достойного обладания, чем пенис?

— Что значит «еще более женственного»? Не слишком ли сказано?

— Давай, давай, позволяй стереотипам мышления, сокрушенным познанием, покидать тебя. Становись чутче в познании мира таким, каким он изначально есть.

— А зачем изначальность?

— Чтобы, познав ее осознанно, осознанно же и сотрудничать с нею.

— Так, хорошо. Получается, вначале у мужчины только и было, что свисали яички в мошонке, а как появилась жена — то это и появился мужской пенис. Поэтому и не отнять желания у женщины соединяться с мужским пенисом, у мужчины — соединять мир своим пенисом, а и у мужчины и у женщины — через пенис соединиться и со всем миром. Ну и ну. Ну а все же, в чем пениса женственность проявляется?

— Что же еще более в мужчине требует к себе столь большого внимания и участия?

— Выходит, именно с этой женой мужчина и согрешил, искусившись ею. Что за грех-горькота?

— Затмевание сущности, нарушение гармонии — излияние семени. Семя — дерево познания добра и зла. Из плодов же дерева познания всходит и прорастает дерево жизни и бессмертия. Но прежде нужно созреть человеку самому, подобно плодам, душевно, духовно и телесно.

— Человек был один. А как же «плодитесь и размножайтесь»? Творчеством познания и оргазма с самим же собой? А откуда взялась женщина? Наглядный результат грехопадения мужчины несозревшего с самим собой? Извергнутое семя? Недоношенный мужчина, вывернутый наизнанку через свою первую жену — фалл плодоносящий? Двойничок наоборот? Женское вовне, а мужское внутри? Внутренние отцовство, властность и внешние податливость, материнство? Наследие грехопадения — ограничивающие себя, четко очерченные компоненты двойственности как вовне, так и внутри? Не взаимообогащение в гармонии, а разомкнутость стихий? Не потому ли столь живо стремление вновь стать как один: у женщин — стать внутренним обликом мужчины, а у мужчины — вернуть извергнутую целостность? И вместе родить целостность. Но целостно ли в результате оно? Но зрелы ли они для этого? Зрелы ли в вúдении того, чем дышат и чем идут? Зреют ли в слиянии любви? Хорошо, гетеросексуальные сношения мужчины с женщиной и женщины с мужчиной естественны. А как быть с любовью мужчины к мужчине, женщины к женщине?

— А что такое из себя есть здоровое слово «гетеросексуальность»?

— О «сексуальности» уже говорили. То есть, что сущность человека естественно сочетает в себе мужское и женское начала. Однако, в своих половых отношениях и во всей жизни мужчина и женщина выявляют лишь те части целостности своей, которые уже от природы их половой раскрыты, и прячут то, над чем лень-матушка им работать и что пока не время раскрывать. А «гетеро» — это другой, иной.

— Вот видишь, сам говоришь, а не додумываешь, что «гетеросексуальность» — это достигание сексуальной гармонии с другим и достижение вúдения своей изначальной сущности при помощи другого. А другой — это кто? Тот, в осознанном сотрудничестве с которым творишь и раскрываешь мир внутри и вокруг себя. И согласись, что не внешние особенности руководят людьми, а их внутренние сущностные потребности, насущности. Но осознаем ли мы светлость их, сотрудничаем ли с ними? Наши внешние результаты, бывает, тормозят своими предрассудками познание. А оно сильно не предрассудками и достигнутыми плодами, торчащими как фалл, а гибкостью и приспособляемостью, чтобы полнее вмещать и усваивать суть познаваемого. Подобно особенностям женского влагалища.

— И, выходит, другой — это тот, в соединении с которым, на соединении с которым творишь акт познания своей светоносной девственной сущности. И мужчина, и женщина в сущности своей — сын Божий, и он же дева.

— Мужское достоинство присуще всему и всем, не зря оно столь умиляет и мужчин, и женщин — они сродственны с ним. Мужчины — в выпирании того, женщины — в припрятанности того. Но те и другие влекутся к другому своей мужественностью, манифестациями своего мужского начала, жены своей-помощника, рождающего познание. А без него мы есть, но безмолвствуем и не находим себя.

— Женщина живет своим внутренним, а мужчина внешним?

— Вот в мире и не хватает женственности. Мужское и в женщине, и в мужчине заглушает женственность, своим превалированием и доминированием. Делают то, что легче, но краше ли? Мужчина своим внутренним обликом во многом уподобляется своему внешнему, а женщина — уподобляется внешним обликом своему мужскому внутреннему. Или же наоборот, слишком много хныканья и слез, вялости и плаксивости. Зачастую, почему-то, преобладает что-то одно. А нет, чтобы внешнее и внутреннее дополняли естественно друг друга в гармонии. Как в некогда утраченном и забытом детстве, порой еще в раннем детстве.

— Смущает только, что влечение к другому порождает не только влечение к мужчине, к женщине или к цельности своей со всем миром, но может порождать и насилие, другому боль. А онанизм –естественное выражение познания через себя другого, себя же и мира вовне-вокруг — столь нередко удовлетворяет похоть маньяков, в том числе во время насилия и принесения ими боли другому.

— Не другому — а, прежде всего, самому себе же. И причина эксцессов немудрена. Непознанность ни себя, ни другого, ни мира, ограниченность, разграниченность. И потому последствия непредсказуемы, когда вынужденно сталкиваются стереотипы мышления, достигнутые познанием, и само познание, неограниченное, несокрушимо подвигающее человека дальше. А человек упрямится, цепляется за прежде выстроенный свой домик мировоззрения, но познание приносит новые плоды. Где их разместить? Где с ними разобраться?

— Что же делать?

— Быть искренним ребенком, а не замкнутым на себе в познании дебилом-слабаком. Дитя-то как? Набавится, натешится, остановится и с прежней радостью берет новую игрушку. А она, лишь исчерпает себя старая, уже тут как тут. Потом может и старая возвращаться как новая — и дитя обнаруживает в нем новые грани познания. Дитя не просто бавится — оно в игре своей и радости творит новый мир, расцвечивает мир своей игрой и делает его разве печальнее? А? Делает его собой и своей жизнью чище, светлее, добрее, теплее, веселее и для себя и для других.

— Но ведь и насельник тоже может думать, что он приносит, пусть и через боль, очищение и счастье себе и другим.

— Он не видит себя, не видит себя в другом и не видит, что на сретении, встрече этих «себя» он производит. Если бы видел, то ужаснулся и не делал бы то, что делает. Если бы видел, то бы и знал, что для сущности естественна не боль, а радость осознания самой себя. И что путь осознания существом своей сущности не содержит боли и насилия. Путь неожиданен, парадоксален, но чист и радостен, ведь мы узнаем самого же сущностного себя Боль и насилие себе и другому — когда уводишь себя и другого от светоносной сущности, полной веселия и игры-детства, и смыкаешь все более вокруг своего познания темень неосознанности, неосознанности желания возвратиться и возвратить себя и изначальности сознательно, Ведь осознанность, как и жизнь, дышит именно этим светом изначальности. И когда задыхаешься в темноте — тогда боль.

— Вы часто подчеркиваете именно осознанность творчества, жизни, познания. Она столь же важна и в радости, в веселии?

— Просто без крепкой и постоянно развиваемой осознанности тебе не совладать со своими возможностями и способностями. Тебе не под силу окажется открывать их стихии и сотрудничать с ними. И тогда твоя же сила может обернуться не добрым светом, а необузданным зверем и подчинять тебя себе вплоть до твоего сумасшествия. Коль ты не сумеешь вместить в себя вúдение ее.

— И тогда веселие бывает вакханическим, до одури помрачающим. Тебе радостно — а другому боль. А ты думаешь, потерпи, дружок, потерпи, доколь я тебя изнасилую, ведь попозже будет и для тебя радость — и посредством моего насилия над тобой ты познаешь ее. А если собрались сумасшедшие веселуны — куда идут они?

— Не правда ли, забавны образчики мышления? Если радость обоюдная и у насильника и у жертвы — куда идут они, к радости или огорчению, к обогащению или оскудению духовному, душевному и телесному, к познанию света в себе и темного через свет или к блужданию наощупь в кромешной тьме? Познаешь — когда видишь. Можно и наощупь существовать, но видишь ли ты, что познаешь? На ощупь сочетаешь вещи, но видишь ли их и творишь?

— Получается, что слепые, глухие — и прочие калеки — не могут творить?

— Ты зришь, осязаешь, но видишь ли? Глаз здоров — но открыто ли око духовное? Духовно ли зришь? Именно зришь, а не накатанно разглагольствуешь об изначальной сущности в себе и в других. Не то, чтобы ты ее видел некой радужной иконкой, но прозревал бы и ощущал бы ее духовно так же, как она видит всего тебя. Когда ты ее видишь духовно, ты понимаешь, что познаешь ее радость и спокойствие и что миром ее живешь и живут, творишь и творят.

— А маньяк разве не находит мир и радость в том, что творит? Или в нем заложена фатальность и неизбежность: ему не уйти ныне от деяния мрака, как не уйти впоследствии от воздаянии света и возвращения к добру?

— Насилие — есть всегда насилие, и его чувствуешь и можешь опознавать полнейше, даже в своей одержимости, и тут требуется осознанная твердость и твердая осознанность. Ведь от немощи одержимость можешь посчитать вдохновением и откровением — катишься легко и свободно, взмываешь ввысь и даже крылышки раскрываешь, ангельские крылышки от удовольствия содеяния того, что тщилось, Но на самом деле лишь куцые рудименты трепещут у тебя. Разве тебя судьба волнует светлого человека? Судьбы всех народов и всех миров становятся для тебя ничем по сравнению с кажущейся окрыленностью твоей одержимости.

— А при вдохновении бывает иначе?

— Не разобщаешь осознанно силу и сущность, не просто живешь в силе, но и не менее явственно видишь сущность. Во вдохновении искреннего познания ты ведешь диалог, проводишь поиск, осуществляешь познание в осознанном сотрудничестве с собою же — но в другом, и ты чуток к жизни мира и каждой его составляющей в отдельности. Другой — это тот же ты сам, разве что раскрепощенный и непредвзятый, не объединенный с твоими стереотипами мышления, не обедненный твоими комплексами. А диалог проходит между стереотипом мышления, которого ты достиг прежним познанием, и твоим же познанием. Оно обуславливается тобой нынешним, но не замыкается в тебе и выводит тебя из твоего тупикового последнего решения. Диалог — не монолог в потемках, глухой монолог, — а ясное ощущение и незнание того, чем ты сейчас есть и куда стремишься. Ты оперируешь в своем познании тем, что имеешь, и из того, что имеешь, растешь. Кроной и свету и корнями к нему же, кроной — к видимому всеми свету, а корнями — к духовно прозреваемому свету даже в глубине потемок.

— И что же?

— Ты соединяешь весь мир в себе и творишь его в вúдении своей изначальной сущности, что вовне и внутри тебя. Ты видишь свой изначальный добрый свет и видишь себя в сотрудничестве с этим теплом. Чувствуешь ли ты боль, которую приносишь себе и людям? И ее снимаешь, чем больше света через себя вносишь в свой внутренний и внешний мир. И своим ощущением его единого ты выходишь за пределы всех его возможных измерений и систем координат.

— А, может, на боль просто не обращать внимания или просто отъять ее от себя?

— Тем, что ты боль свою постараешься забыть или оторвешь от себя и кинешь — не легче ни тебе, ни миру — ты нарываешь или кровоточишь, а боль отражается и в тебе, и в других. Боль — это ты сам. И не отрывать себе член и мошонку надо, но делать в познании себя так, чтобы боль в раскрепощенности, в открытости духовной твоей рассосалась и прежний источник боли стал бы источником твоих радости и чести. И приносил бы и тебе, и миру свет через радость, а не через боль. И этому служит неизменный труд твой — труд над собой.

— А маньяк?

— До тех пор, пока маньяк живет в тебе, он живет и среди нас. Он — твоя и наша боль. Но маньяк — это закостенелость и сжатость, пусть и рассекают они легко воздух камнем одержимости. Но в ней, в конце концов, пребольно падаешь. И летишь мертвым камнем, — кем-то запущенным камнем, а не живой и парящей по воле своей птицей.

— Но ведь и птицу, как и камень, кто-то запустил. И птица ведь когда-нибудь помрет и упадет.

— Что ж, тебе выбирать жизнь птицы или камня. Тем-то осознанность незнания и важна, что в ней ты различаешь грань между светом и тьмой, силой и бессилием, плодотворностью и бесплодием, доброй волей наития, интуиции, вдохновения и злым роком сумасбродства, одержимости, сумасшествия. Ведь приносишь боль и насилие себе и другим, потому что слаб, следовательно, и труслив. А был бы силен — будешь уверенно чуток, предупредителен, добродушен и осторожен с хрупкими и нежными существами себя и других. Стремись же к извечному полету, а не к такому, когда ты взмываешь, замираешь на мгновение в воздухе, а потом безудержно разбиваешься в пух и в прах.

— Да будет земля праху мягким пухом. С маньяком теперь ясно. Он зиждится во мраке непросвещенном каждого из нас. Но лучик бы света да в темное царство. И из отчужденного от света маньяка сделать бы осознанную в раскрепощенности радость. Да воспрянет гордо робкий комок. Тогда некому будет насиловать из-за угла себя же. Это да. А вот как быть с женщиной? Если всем так милы гениталии мужчин, почему же именно женские оснащенности стали универсальным культурным явлением и фетишем неодушевленным? Или же прославляем по-здоровому и без комплексов тело женщины в качестве тела фалла — прославляем как фалл и как продолжение его? Хотя фалла самого-то и боимся. Потому что познаем и знаем его куда меньше, чем женщину.

— А куда фалл смотрит, когда возбужден, что естественно ему?

— Тычет перстом в небо. Мол, оттуда пришел или ждет кого. О, а женское влагалище глядит как раз вниз, будто бы с теми же помыслами. Странно, выходит, что более естественной оказывается позиция при половом сношении, когда женщина именно сверху. Но ведь, вроде бы, именно мужское начало, отождествляемое с огнем и с небом, приходит оплодотворять женское начало, отождествляемое с водой и землей. Несуразица? А с бантиками для младенцев? Для мальчиков — голубые, для девочек — розовые, хотя начало инь — синее, а ян — красное. Как же так? Путаница?

— Видишь, как все запуталось и вроде бы вверх дном. Хотя все очевидно и, более того, все на своих местах. Разве что не сразу разобраться. Первоначально женское начало, именно женское, оплодотворяет и делает способным к творчеству мужское, потому что составляет внутренний облик его. Как тучка с неба увлажняет зерно, состоящее из того же праха, что и земля. Стоящий фалл на то и указует, чего мужчине недостает для целостности и удовлетворенности. Не хватает легкости, вдохновительности, вдохновенности, нежности, чуткости и гибкой подвижности. Этих с неба сходящих божественных качеств недостает именно мужскому внутреннему облику. Ведь они оплодотворяют действенностью и жизнеспособностью внешний мужской облик — качества основательности, преданности, строгости, властности и целеустремленности. И что интересно — мужчина приходит в этот мир целостным младенцем, но утрачивает женственность, зачастую непроглядно глушит ее в ходе социальной специализации и роста.

— По ничего, в маразматическом старичке она вновь проклюнется, заявит все свои права и еще какой ошеломляющий возьмет реванш и еще как непредсказуемо отыграется.

— Если то случится. А пока что у мужчины вместо гармонии культивируется преобладание мужского начала. Что ж, и оно для своей удовлетворенности требует такой же преувеличенной степени женского начала. Что и культивируется теми же путями в женщинах из девственности, присущей от рождения.

— А символические значения произрастают в нашем мире, словно, сами собой. Мужское и женское начала передаются через огненность красного цвета и водность синего. То, что мужчине и женщине недостает для их целостности и святости, передается через божественную женственность голубого и царственную мужественность розового. И эти же цвета, голубой и розовый, говорят нам и о том, где вызревает, при помощи чего вызревает целостность у мужчин и у женщин. Сперма, питаемая через кровь обменом веществ, и кровь.

— Да, здоровая семенная жидкость, питаемая кровью. И у мужчин, и у женщин. У мужчин своя, и у женщин своя. И это семя извергается вместе с плодотворящей силой, которая накоплена при его участии. У мужчин при семяизвержении и мужских эякуляциях, у женщин при менструации и женских эякуляциях.

— Так что, женщинам избегать менструаций, как мужчинам извержений?

— Дело не в выделениях, а в плодотворящей силе, которую мы способны при них терять или сохранять, умножать.

— Так что, помимо всего прочего, цвета младенческие голубой и розовый обозначают также и то, где целостность человека может ослабляться, терять силы и обрастать зависимостями, — семяизвержения и менструации. Обозначают цвета и то, когда девственность партнерам вряд ли удастся возвратить — после извержения мужчиной в лоно женщины за чертой девственной плевы.

— Вопрос о девственности сложнее, чем звучит. Дело не в механических процессах — а в осознанном нарушении духовной, душевной и телесной целостности. Не только на физическом уровне, но и в душевной связанности, в духовной запущенности.

— Запускаем, забываем свою целостность, когда осознанно не сотрудничаем с нею. Выходит, что партнеры имеют больше шансов удовлетворять и себя и любимого, когда обнаруживают и раскрывают еще и внутренний облик, естественно дополняющий их внешние манифестации.

— Что ж, разнополые партнеры, однополые, онанист наедине с миром способны вполне удовлетворять себя. И другого. Но это лишь при том, если есть искренность любви, будь то с партнером или наедине с миром.

— Пожалуй, секс всегда, даже ауто, имеет партнера, с которым познаешь себя и другого в таинствах любви. Ведь партнер твой — это всегда целый мир, в котором ты обнаруживаешь за существом другого ту же сущность, что и в тебе самом. А. искренность, разве она всегда сопутствует любви?

— Любовь — это добрая и теплая игра со своей собственной светлой сущностью. А не скучно ли вдруг становится познавать друг друга? А не зацикливается ли твое существо на старенькой и прохудевшей масочке? Игра — это чуткое извечное перевоплощение. А оно же всегда дарует радость и много-много-много чудесных свершений, познаний и сил.