Однополые супруги? Однополая любовь
или
Про гомиков
Гомосексуалистов, мужчин или женщин, называют еще голубыми или розовыми. В то же
время, для младенцев, если он мальчик, подбираются вещи голубого цвета, а если
девочка — розового. Гомосексуалисты — это сексуально несозревшие дети? Но
сексуальность сопровождает человека от начала и до конца дней его, и он всегда
по-своему сексуально зрел. А что такое голубой и розовые цвета? Синий и красный,
разбавленные святостью белого? Символы будущего и ожидаемого? Отцовской
божественности мужского семени и материнского достоинства менструальной крови?
Но ведь принято, что мужское и женское начала, ян и инь, — обозначаются как раз
наоборот — через цвета красного и синего. Огонь и вода? Да и Адам-то, по
писаниям, был из праха буро-красного цвета. Чтобы не запутываться еще больше, я
решил поговорить по данному вопросу с доктором Чи Жэнем. Мне было известно, что
он вновь на пару дней приехал в нашу страну. И не преминул этим воспользоваться.
— Пожалуй, ты еще больше будешь недоумевать, — говорил доктор Чи Жэнь, — когда
разберешься, что суть слова «гомосексуализм» сама по себе обозначает.
— «Гомо» — подобный, сходный, одинаковый, равный. «Секс» — пол, половая
принадлежность. Что тут темного? Все и так ясно. Однополые партнеры. Вот и всё.
— Ясность у тебя лишь поверхностная, лишь видимость ее. Действительно, «гомо» —
подобный, равный. Но кому и кто? То же «гомо» обозначает также «человек».
Человек — образ и подобие Божие, образ и подобие своей зиждущей мир сущности.
Выходит, «гомо» — это то, чем человек есть потенциально — подобным себе же
сущностному самому. А что такое «секс»? Пол? Да. Но этот пол неоднороден, он
движется, движет и живой, он — слияние-игра одновременная мужского и женского
начал.
— И что же слово «гомосексуализм» обозначает само по себе? Идеального человека?
Свободно подобным своей изначальной, девственно-детской сущности, с собою же в
осознанном сотрудничестве проявляющейся во всем?
— И слово, скорее, обозначает не того, кем мы бываем, а то, чем мы стремимся
быть. Осознавать, видеть и ощущать собственную же светоносную сущность. Духа,
души, тела. И осознанно сотрудничать с нею, в искренности.
— Наша сущность, сущность всего мира вокруг нас и внутри — сын Божий,
излюбленное место пребывания господа и творца. А что есть сущностью этого
девственного и всемерно по-мужски потенциального дитяти? «София» — женская,
нежная и мудрая? А вместе, внешний и внутренний облик, — суть изначально сущее:
— сам творю, сам себя и создал?
— Вот-вот, всегда не то, что есть, а чем стремимся быть.
— Нехорошо быть человеку одному. Где помощник, равный ему? Навел на человека
глубокий сон, взял ребро человека, закрыл то место плотью и создал из того ребра
жену — помощника. Помощника, равного человеку, кость от кости, плоть от плоти
его. И разве это предание не прямое указание на то, что человек без жены
неполноценен — раз лишь они вместе составляют утраченную человеком изначальную
целостность тела?
— И так-то оно так. Жена, Ева. «Ева» — дающая жизнь, рождающая. Но кем была эта
первая Ева, подобный человеку помощник его, с которым человек суть одно? Радость
его, открывающая свет и утеха жизни?
— Тем и была — кем же еще?
— Мужским детородным членом.
— Ладненько вышло — и описание сошлось. Но откуда же тогда взялась женщина?
— В познании себя огненного и светоносного не утрачивай свою внутреннюю влагу —
свой женский облик, гибкий и чуткий. И донашивающий семена познания в зрелый и
обогащающий познание твое плод.
— А если попроще? А иначе?
— При всем при том будешь засыхать — будешь как сухарик.
— Темничный сухарик — и на том спасибо. Но а с женщиной-то как быть? Если
изначальной женой и Евой для мужчины оказывается его собственный половой членик?
— Не правда ли, забавно и замечательно, что на мир можно смотреть куда
интереснее, первичнее и по-другому, чем раньше? Что в мужчине есть еще более
женственного, привлекательного, дарящего удовольствия, наслаждающего и
достойного обладания, чем пенис?
— Что значит «еще более женственного»? Не слишком ли сказано?
— Давай, давай, позволяй стереотипам мышления, сокрушенным познанием, покидать
тебя. Становись чутче в познании мира таким, каким он изначально есть.
— А зачем изначальность?
— Чтобы, познав ее осознанно, осознанно же и сотрудничать с нею.
— Так, хорошо. Получается, вначале у мужчины только и было, что свисали яички в
мошонке, а как появилась жена — то это и появился мужской пенис. Поэтому и не
отнять желания у женщины соединяться с мужским пенисом, у мужчины — соединять
мир своим пенисом, а и у мужчины и у женщины — через пенис соединиться и со всем
миром. Ну и ну. Ну а все же, в чем пениса женственность проявляется?
— Что же еще более в мужчине требует к себе столь большого внимания и участия?
— Выходит, именно с этой женой мужчина и согрешил, искусившись ею. Что за
грех-горькота?
— Затмевание сущности, нарушение гармонии — излияние семени. Семя — дерево
познания добра и зла. Из плодов же дерева познания всходит и прорастает дерево
жизни и бессмертия. Но прежде нужно созреть человеку самому, подобно плодам,
душевно, духовно и телесно.
— Человек был один. А как же «плодитесь и размножайтесь»? Творчеством познания и
оргазма с самим же собой? А откуда взялась женщина? Наглядный результат
грехопадения мужчины несозревшего с самим собой? Извергнутое семя? Недоношенный
мужчина, вывернутый наизнанку через свою первую жену — фалл плодоносящий?
Двойничок наоборот? Женское вовне, а мужское внутри? Внутренние отцовство,
властность и внешние податливость, материнство? Наследие грехопадения —
ограничивающие себя, четко очерченные компоненты двойственности как вовне, так и
внутри? Не взаимообогащение в гармонии, а разомкнутость стихий? Не потому ли
столь живо стремление вновь стать как один: у женщин — стать внутренним обликом
мужчины, а у мужчины — вернуть извергнутую целостность? И вместе родить
целостность. Но целостно ли в результате оно? Но зрелы ли они для этого? Зрелы
ли в вúдении того, чем дышат и чем идут? Зреют ли в слиянии любви? Хорошо,
гетеросексуальные сношения мужчины с женщиной и женщины с мужчиной естественны.
А как быть с любовью мужчины к мужчине, женщины к женщине?
— А что такое из себя есть здоровое слово «гетеросексуальность»?
— О «сексуальности» уже говорили. То есть, что сущность человека естественно
сочетает в себе мужское и женское начала. Однако, в своих половых отношениях и
во всей жизни мужчина и женщина выявляют лишь те части целостности своей,
которые уже от природы их половой раскрыты, и прячут то, над чем лень-матушка им
работать и что пока не время раскрывать. А «гетеро» — это другой, иной.
— Вот видишь, сам говоришь, а не додумываешь, что «гетеросексуальность» — это
достигание сексуальной гармонии с другим и достижение вúдения своей изначальной
сущности при помощи другого. А другой — это кто? Тот, в осознанном
сотрудничестве с которым творишь и раскрываешь мир внутри и вокруг себя. И
согласись, что не внешние особенности руководят людьми, а их внутренние
сущностные потребности, насущности. Но осознаем ли мы светлость их, сотрудничаем
ли с ними? Наши внешние результаты, бывает, тормозят своими предрассудками
познание. А оно сильно не предрассудками и достигнутыми плодами, торчащими как
фалл, а гибкостью и приспособляемостью, чтобы полнее вмещать и усваивать суть
познаваемого. Подобно особенностям женского влагалища.
— И, выходит, другой — это тот, в соединении с которым, на соединении с которым
творишь акт познания своей светоносной девственной сущности. И мужчина, и
женщина в сущности своей — сын Божий, и он же дева.
— Мужское достоинство присуще всему и всем, не зря оно столь умиляет и мужчин, и
женщин — они сродственны с ним. Мужчины — в выпирании того, женщины — в
припрятанности того. Но те и другие влекутся к другому своей мужественностью,
манифестациями своего мужского начала, жены своей-помощника, рождающего
познание. А без него мы есть, но безмолвствуем и не находим себя.
— Женщина живет своим внутренним, а мужчина внешним?
— Вот в мире и не хватает женственности. Мужское и в женщине, и в мужчине
заглушает женственность, своим превалированием и доминированием. Делают то, что
легче, но краше ли? Мужчина своим внутренним обликом во многом уподобляется
своему внешнему, а женщина — уподобляется внешним обликом своему мужскому
внутреннему. Или же наоборот, слишком много хныканья и слез, вялости и
плаксивости. Зачастую, почему-то, преобладает что-то одно. А нет, чтобы внешнее
и внутреннее дополняли естественно друг друга в гармонии. Как в некогда
утраченном и забытом детстве, порой еще в раннем детстве.
— Смущает только, что влечение к другому порождает не только влечение к мужчине,
к женщине или к цельности своей со всем миром, но может порождать и насилие,
другому боль. А онанизм –естественное выражение познания через себя другого,
себя же и мира вовне-вокруг — столь нередко удовлетворяет похоть маньяков, в том
числе во время насилия и принесения ими боли другому.
— Не другому — а, прежде всего, самому себе же. И причина эксцессов немудрена.
Непознанность ни себя, ни другого, ни мира, ограниченность, разграниченность. И
потому последствия непредсказуемы, когда вынужденно сталкиваются стереотипы
мышления, достигнутые познанием, и само познание, неограниченное, несокрушимо
подвигающее человека дальше. А человек упрямится, цепляется за прежде
выстроенный свой домик мировоззрения, но познание приносит новые плоды. Где их
разместить? Где с ними разобраться?
— Что же делать?
— Быть искренним ребенком, а не замкнутым на себе в познании дебилом-слабаком.
Дитя-то как? Набавится, натешится, остановится и с прежней радостью берет новую
игрушку. А она, лишь исчерпает себя старая, уже тут как тут. Потом может и
старая возвращаться как новая — и дитя обнаруживает в нем новые грани познания.
Дитя не просто бавится — оно в игре своей и радости творит новый мир,
расцвечивает мир своей игрой и делает его разве печальнее? А? Делает его собой и
своей жизнью чище, светлее, добрее, теплее, веселее и для себя и для других.
— Но ведь и насельник тоже может думать, что он приносит, пусть и через боль,
очищение и счастье себе и другим.
— Он не видит себя, не видит себя в другом и не видит, что на сретении, встрече
этих «себя» он производит. Если бы видел, то ужаснулся и не делал бы то, что
делает. Если бы видел, то бы и знал, что для сущности естественна не боль, а
радость осознания самой себя. И что путь осознания существом своей сущности не
содержит боли и насилия. Путь неожиданен, парадоксален, но чист и радостен, ведь
мы узнаем самого же сущностного себя Боль и насилие себе и другому — когда
уводишь себя и другого от светоносной сущности, полной веселия и игры-детства, и
смыкаешь все более вокруг своего познания темень неосознанности, неосознанности
желания возвратиться и возвратить себя и изначальности сознательно, Ведь
осознанность, как и жизнь, дышит именно этим светом изначальности. И когда
задыхаешься в темноте — тогда боль.
— Вы часто подчеркиваете именно осознанность творчества, жизни, познания. Она
столь же важна и в радости, в веселии?
— Просто без крепкой и постоянно развиваемой осознанности тебе не совладать со
своими возможностями и способностями. Тебе не под силу окажется открывать их
стихии и сотрудничать с ними. И тогда твоя же сила может обернуться не добрым
светом, а необузданным зверем и подчинять тебя себе вплоть до твоего
сумасшествия. Коль ты не сумеешь вместить в себя вúдение ее.
— И тогда веселие бывает вакханическим, до одури помрачающим. Тебе радостно — а
другому боль. А ты думаешь, потерпи, дружок, потерпи, доколь я тебя изнасилую,
ведь попозже будет и для тебя радость — и посредством моего насилия над тобой ты
познаешь ее. А если собрались сумасшедшие веселуны — куда идут они?
— Не правда ли, забавны образчики мышления? Если радость обоюдная и у насильника
и у жертвы — куда идут они, к радости или огорчению, к обогащению или оскудению
духовному, душевному и телесному, к познанию света в себе и темного через свет
или к блужданию наощупь в кромешной тьме? Познаешь — когда видишь. Можно и
наощупь существовать, но видишь ли ты, что познаешь? На ощупь сочетаешь вещи, но
видишь ли их и творишь?
— Получается, что слепые, глухие — и прочие калеки — не могут творить?
— Ты зришь, осязаешь, но видишь ли? Глаз здоров — но открыто ли око духовное?
Духовно ли зришь? Именно зришь, а не накатанно разглагольствуешь об изначальной
сущности в себе и в других. Не то, чтобы ты ее видел некой радужной иконкой, но
прозревал бы и ощущал бы ее духовно так же, как она видит всего тебя. Когда ты
ее видишь духовно, ты понимаешь, что познаешь ее радость и спокойствие и что
миром ее живешь и живут, творишь и творят.
— А маньяк разве не находит мир и радость в том, что творит? Или в нем заложена
фатальность и неизбежность: ему не уйти ныне от деяния мрака, как не уйти
впоследствии от воздаянии света и возвращения к добру?
— Насилие — есть всегда насилие, и его чувствуешь и можешь опознавать полнейше,
даже в своей одержимости, и тут требуется осознанная твердость и твердая
осознанность. Ведь от немощи одержимость можешь посчитать вдохновением и
откровением — катишься легко и свободно, взмываешь ввысь и даже крылышки
раскрываешь, ангельские крылышки от удовольствия содеяния того, что тщилось, Но
на самом деле лишь куцые рудименты трепещут у тебя. Разве тебя судьба волнует
светлого человека? Судьбы всех народов и всех миров становятся для тебя ничем по
сравнению с кажущейся окрыленностью твоей одержимости.
— А при вдохновении бывает иначе?
— Не разобщаешь осознанно силу и сущность, не просто живешь в силе, но и не
менее явственно видишь сущность. Во вдохновении искреннего познания ты ведешь
диалог, проводишь поиск, осуществляешь познание в осознанном сотрудничестве с
собою же — но в другом, и ты чуток к жизни мира и каждой его составляющей в
отдельности. Другой — это тот же ты сам, разве что раскрепощенный и
непредвзятый, не объединенный с твоими стереотипами мышления, не обедненный
твоими комплексами. А диалог проходит между стереотипом мышления, которого ты
достиг прежним познанием, и твоим же познанием. Оно обуславливается тобой
нынешним, но не замыкается в тебе и выводит тебя из твоего тупикового последнего
решения. Диалог — не монолог в потемках, глухой монолог, — а ясное ощущение и
незнание того, чем ты сейчас есть и куда стремишься. Ты оперируешь в своем
познании тем, что имеешь, и из того, что имеешь, растешь. Кроной и свету и
корнями к нему же, кроной — к видимому всеми свету, а корнями — к духовно
прозреваемому свету даже в глубине потемок.
— И что же?
— Ты соединяешь весь мир в себе и творишь его в вúдении своей изначальной
сущности, что вовне и внутри тебя. Ты видишь свой изначальный добрый свет и
видишь себя в сотрудничестве с этим теплом. Чувствуешь ли ты боль, которую
приносишь себе и людям? И ее снимаешь, чем больше света через себя вносишь в
свой внутренний и внешний мир. И своим ощущением его единого ты выходишь за
пределы всех его возможных измерений и систем координат.
— А, может, на боль просто не обращать внимания или просто отъять ее от себя?
— Тем, что ты боль свою постараешься забыть или оторвешь от себя и кинешь — не
легче ни тебе, ни миру — ты нарываешь или кровоточишь, а боль отражается и в
тебе, и в других. Боль — это ты сам. И не отрывать себе член и мошонку надо, но
делать в познании себя так, чтобы боль в раскрепощенности, в открытости духовной
твоей рассосалась и прежний источник боли стал бы источником твоих радости и
чести. И приносил бы и тебе, и миру свет через радость, а не через боль. И этому
служит неизменный труд твой — труд над собой.
— А маньяк?
— До тех пор, пока маньяк живет в тебе, он живет и среди нас. Он — твоя и наша
боль. Но маньяк — это закостенелость и сжатость, пусть и рассекают они легко
воздух камнем одержимости. Но в ней, в конце концов, пребольно падаешь. И летишь
мертвым камнем, — кем-то запущенным камнем, а не живой и парящей по воле своей
птицей.
— Но ведь и птицу, как и камень, кто-то запустил. И птица ведь когда-нибудь
помрет и упадет.
— Что ж, тебе выбирать жизнь птицы или камня. Тем-то осознанность незнания и
важна, что в ней ты различаешь грань между светом и тьмой, силой и бессилием,
плодотворностью и бесплодием, доброй волей наития, интуиции, вдохновения и злым
роком сумасбродства, одержимости, сумасшествия. Ведь приносишь боль и насилие
себе и другим, потому что слаб, следовательно, и труслив. А был бы силен —
будешь уверенно чуток, предупредителен, добродушен и осторожен с хрупкими и
нежными существами себя и других. Стремись же к извечному полету, а не к такому,
когда ты взмываешь, замираешь на мгновение в воздухе, а потом безудержно
разбиваешься в пух и в прах.
— Да будет земля праху мягким пухом. С маньяком теперь ясно. Он зиждится во
мраке непросвещенном каждого из нас. Но лучик бы света да в темное царство. И из
отчужденного от света маньяка сделать бы осознанную в раскрепощенности радость.
Да воспрянет гордо робкий комок. Тогда некому будет насиловать из-за угла себя
же. Это да. А вот как быть с женщиной? Если всем так милы гениталии мужчин,
почему же именно женские оснащенности стали универсальным культурным явлением и
фетишем неодушевленным? Или же прославляем по-здоровому и без комплексов тело
женщины в качестве тела фалла — прославляем как фалл и как продолжение его? Хотя
фалла самого-то и боимся. Потому что познаем и знаем его куда меньше, чем
женщину.
— А куда фалл смотрит, когда возбужден, что естественно ему?
— Тычет перстом в небо. Мол, оттуда пришел или ждет кого. О, а женское влагалище
глядит как раз вниз, будто бы с теми же помыслами. Странно, выходит, что более
естественной оказывается позиция при половом сношении, когда женщина именно
сверху. Но ведь, вроде бы, именно мужское начало, отождествляемое с огнем и с
небом, приходит оплодотворять женское начало, отождествляемое с водой и землей.
Несуразица? А с бантиками для младенцев? Для мальчиков — голубые, для девочек —
розовые, хотя начало инь — синее, а ян — красное. Как же так? Путаница?
— Видишь, как все запуталось и вроде бы вверх дном. Хотя все очевидно и, более
того, все на своих местах. Разве что не сразу разобраться. Первоначально женское
начало, именно женское, оплодотворяет и делает способным к творчеству мужское,
потому что составляет внутренний облик его. Как тучка с неба увлажняет зерно,
состоящее из того же праха, что и земля. Стоящий фалл на то и указует, чего
мужчине недостает для целостности и удовлетворенности. Не хватает легкости,
вдохновительности, вдохновенности, нежности, чуткости и гибкой подвижности. Этих
с неба сходящих божественных качеств недостает именно мужскому внутреннему
облику. Ведь они оплодотворяют действенностью и жизнеспособностью внешний
мужской облик — качества основательности, преданности, строгости, властности и
целеустремленности. И что интересно — мужчина приходит в этот мир целостным
младенцем, но утрачивает женственность, зачастую непроглядно глушит ее в ходе
социальной специализации и роста.
— По ничего, в маразматическом старичке она вновь проклюнется, заявит все свои
права и еще какой ошеломляющий возьмет реванш и еще как непредсказуемо
отыграется.
— Если то случится. А пока что у мужчины вместо гармонии культивируется
преобладание мужского начала. Что ж, и оно для своей удовлетворенности требует
такой же преувеличенной степени женского начала. Что и культивируется теми же
путями в женщинах из девственности, присущей от рождения.
— А символические значения произрастают в нашем мире, словно, сами собой.
Мужское и женское начала передаются через огненность красного цвета и водность
синего. То, что мужчине и женщине недостает для их целостности и святости,
передается через божественную женственность голубого и царственную
мужественность розового. И эти же цвета, голубой и розовый, говорят нам и о том,
где вызревает, при помощи чего вызревает целостность у мужчин и у женщин.
Сперма, питаемая через кровь обменом веществ, и кровь.
— Да, здоровая семенная жидкость, питаемая кровью. И у мужчин, и у женщин. У
мужчин своя, и у женщин своя. И это семя извергается вместе с плодотворящей
силой, которая накоплена при его участии. У мужчин при семяизвержении и мужских
эякуляциях, у женщин при менструации и женских эякуляциях.
— Так что, женщинам избегать менструаций, как мужчинам извержений?
— Дело не в выделениях, а в плодотворящей силе, которую мы способны при них
терять или сохранять, умножать.
— Так что, помимо всего прочего, цвета младенческие голубой и розовый обозначают
также и то, где целостность человека может ослабляться, терять силы и обрастать
зависимостями, — семяизвержения и менструации. Обозначают цвета и то, когда
девственность партнерам вряд ли удастся возвратить — после извержения мужчиной в
лоно женщины за чертой девственной плевы.
— Вопрос о девственности сложнее, чем звучит. Дело не в механических процессах —
а в осознанном нарушении духовной, душевной и телесной целостности. Не только на
физическом уровне, но и в душевной связанности, в духовной запущенности.
— Запускаем, забываем свою целостность, когда осознанно не сотрудничаем с нею.
Выходит, что партнеры имеют больше шансов удовлетворять и себя и любимого, когда
обнаруживают и раскрывают еще и внутренний облик, естественно дополняющий их
внешние манифестации.
— Что ж, разнополые партнеры, однополые, онанист наедине с миром способны вполне
удовлетворять себя. И другого. Но это лишь при том, если есть искренность любви,
будь то с партнером или наедине с миром.
— Пожалуй, секс всегда, даже ауто, имеет партнера, с которым познаешь себя и
другого в таинствах любви. Ведь партнер твой — это всегда целый мир, в котором
ты обнаруживаешь за существом другого ту же сущность, что и в тебе самом. А.
искренность, разве она всегда сопутствует любви?
— Любовь — это добрая и теплая игра со своей собственной светлой сущностью. А не
скучно ли вдруг становится познавать друг друга? А не зацикливается ли твое
существо на старенькой и прохудевшей масочке? Игра — это чуткое извечное
перевоплощение. А оно же всегда дарует радость и много-много-много чудесных
свершений, познаний и сил.