Таёжный Тупик
<< Из наблюдений над речью Лыковых – старожилов на реке Абакан >>
Зельфа Альмухамедова, Валерий Маркелов, Галина Слесарева, Иван Милюков, Николай Удалов
Казанский университет
Материалом для статьи послужили магнитофонные и транскрипционные записи, сделанные экспедицией Казанского университета в составе В.С. Маркелова, Т.П. Слесаревой, И.И. Милюкова и Н.В. Удалова в верховьях Абакана от Карпа Осиповича Лыкова и его дочери Агафьи Карповны – героев документальной повести В.М. Пескова.[1] Магнитофонные записи представляют собой спонтанную монологическую, реже – диалогическую речь, записанную при скрытом микрофоне в обстановке непринуждённой беседы отца с дочерью и с членами экспедиции. Лыковы радушно встретили диалектологов и охотно беседовали с ними: казанцы пришли в сопровождении геологов – “опекунов” необычного семейства. Днём филологи помогали хозяевам в их домашних делах, а поздним вечером в течение двух недель в 1983 и 12 дней в 1984 г. вели записи на портативных магнитофонах “Репортёр-5” и “Электроника-323”. Общее время звучания этих записей составило около 16 часов.
К.О. родился в 1900 г. на Лыковской заимке на реке Лебедь, где в те годы жило несколько десятков староверческих семей, вероятно, носителей разных русских говоров. Родители К.О. были родом из Тобольского уезда: отец из Ялуторовска, мать из Саламатска. Современные говоры Ялуторовского района, как и других западных районов Тюменской области, не вполне однородны, но всё же имеют севернорусскую основу.[2] Село Ялуторовск основано в конце ХVII в. на водном пути в Западную Сибирь, в устье Исети.[3] Надо полагать, что ещё в речи ялуторовских предков К.О. на севернорусской основе формировался комплекс черт старожильческих говоров Сибири, который продолжал затем развиваться в условиях междиалектного общения с сибирскими старообрядцами на Лыковской заимке, где К.О. жил до 30-х годов.
Акающая речь его дочери резко отличается от полноокающего говора отца по темпу, по ритмо-динамической структуре слова, по реализации аффрикат и шипящих и другим чертам. А.К., родившаяся в “таёжном тупике” а 1944 г. и не имевшая общения вне своей семьи, переняла главным образом говор матери. По словам геологов, общавшихся с семьёй Лыковых с І973 г., умершие теперь дети К.О. и их мать говорили так же, как А.К.: нараспев, тщательно выговаривая слова по слогам и акая. Жена К.О. Акелина Нахрина, родом из с. Бея в Хакасии, очевидно, была носительницей вторичного акающего говора сформировавшегося в Сибири в условиях контактирования полноокающих говоров с акающими. Известно, что в 30-е и 60-70-е гг. XVIІІ в. большое число старообрядцев было сослано в Сибирь из эападно- и южнорусских губерний.
В статье оговариваются особенности идиолекта К.О. и А.К., а там, где не называется носитель той или иной черты, она является общей для Лыковых.
Гласные под ударением в речи Лыковых близки к системе литературного языка, т.е. различается 5 фонем: /а, о, е, и, у/. По слуховому впечатлению их реализации не отличаются от соответствующих гласных литературного языка. В речи К.0. единично встретился [о’] средне-верхнего подъёма: [то’т, до’м] – наряду с [о’] среднего подъема. В отдельных словах ударные вариации фонемы /о/ производят впечатление пониженных гласных: [ро’т, городо’к]. На месте этимологической /е/ имеем /е/ как перед твёрдыми, так и перед мягкими: [ор'е’х, сп'ел'е’, в'е’н'ик'и]; лишь в единичных случаях между мягкими согласными слышно [е]: [по-р'е’ч'к'е] (К.О.). Эти редкие случаи являются остатками былой семифонемной системы севернорусского вокализма. Фонема /а/ в позиции между мягкими согласными сохраняет противопоставленность /о/, за исключением слова [оп'е’т'] (К.О.), [ап'е’т'] (А.К.), которое имеет широкое лексическое распространение с [е’] в различных говорах.[4] В речи К.О. этот пример можно рассматривать и как остаток билого фонетического перехода /а/ в /е/, характерного для тобольцев в начале века – правда, тоже осуществляемого непоследовательно.[5] Типично для говора К.О. (в отличие от А.К.) расширение [и] вплоть до совпадения с [е] рядом с сонантами: [м'е’]лость, [л'е’]вень, ша[л'н'е’р]ы, лю[б'е’]ла, Б[е’]скяй город (наряду с Б[и’й]ск). Пониженное образование [и] характерно для восточной части севернорусского наречия, особенно для говоров позднего формирования, в т. ч. сибирских.[6] Достаточно последовательно представлены в речи Лыковых результаты изменения /е/ в /о/ перед твёрдым согласным и на конце слова. В сочетаниях, восходящих к *tьrt, переход отражён, если /р/ – перед твердым согласным: [д'о’ржым, б'есц'о’ртный], при последующем мягком, как и перед /р'/, употребляется /е/: [м'е’рз'н'ет, д'е’рн'иш, д'е’р'гат']. Исключение составляют церковно-книжные слова и выражения: [возн'е’сса, кр'е’с, п'е’рс, таму’ мно’га дайе’тца, и’м'а твайе’], а также [-е’нн] в причастиях [рожд'е’нный, л'ише’нный, л'ише’на] и имя [п'е’тр] (о Петре I). Соблюдение церковных произносительных норм имеет осознанный характер. На вопрос о том, как правильно сказать: [од'е’жда] или [од'о’жа], [п'е’рст] или [п'о’рст], А.К. пояснила: [по-п'и’санаму од'е’жа/ п'е’рсты// а-гавар'и’м/ ад'о’жа/ п'о’рсты]. Действительно, в бытовой речи она произносит [п'о’рст, твойо’, хр'о’сна] (так А.К. звала сестру Наталью, крестившую её).[7]
Безударный вокализм К.О. характеризуется полным оканьем. После твёрдых согласных во всех безударных позициях все гласные фонемы различаются. В 1-м предударном слоге: [бол'шы’, Йероф'е’й Созо’нт'йев'ич', кото’мка, прош'е’н'йе; травы’, сад'и’т', скал'и’на, отказа’л'и, воспар'е’н'йо, дава’л, остайу’тца]; в остальных предударных: [пор'ешы’т', окл'ев'ета’ла, пом'ерла’, золоты’йе, доброво’л'но, поч'ита’йут, золоты’йе, собол'е’й, накорм'и’л'и, запов'е’дн'ик, забойа’лса, нал'ил'и’с], но [заскр'ежета’л'и, затр'есла’с']; в заударных слогах; [д'е’ло, шы’пко, ца’р'ской, доброво’л'но, ду’мала, за-скал'и’нам'и, ис-Каи’ра]. Исконный [о] употребляется и в словах [робо’та, рост'е’н'ийе, росту’т], а также в приставке [роз-]: [росполога’йт'ес', росстро’имса], хотя единично встречается и произношение с [а]: или [ъ]: [расход'ит'ес', ръэоблач'и’л, распор'ед'й’тца, разорва’л]. В редких случаях во 2-м предударном слоге употребителен [ъ]: [зълото’йе, зъман'и’л, съмайо’, пръпода’л'и, ръзгова’р'ивал]. По слуховому впечатлению безударные вариации фонемы /о/ имеют несколько ослабленную лабиализацию и могут транскрибироваться как [оъ], [оа]. Но полного совпадения с [а] не наблюдается. Такой [оа] широкого образования характерен для ряда сибирских говоров, например, кежемских,[8] богучанских,[9] енисейских,[10] как и для некоторых говоров северного наречия. Отдельные примеры неразличения [а] и [о] в речи К.О. могут быть объяснены ассимилятивным влиянием ударного гласного: [капа’т', капа’л, оапа’сно, оатца’ (но [от'е’ц]), ч'о’ папа’ло, поатрана’ш (“патронташ”, но [потро’н]), поасоабл'а’л, ноъч'ава’т', доама’шны, проъпоада’л'и, оахран'а’т', расказа’т', валака’м'и]. Некоторые слова с аканьем следует рассматривать как результат лексикализации, например, [лапот'и’на (от [ло’пот'] – “одежда”), л'е’стафка].
Для речи К.О., наряду с различением /а/ и /о/, характерна мена /а/ на /о/, известная в той или иной мере многим севернорусским говорам. Мена эта лексически не ограничена и обнаруживается как в словах с гласными, этимологическая принадлежность которых является спорной и которые произносятся с [о] в севернорусском наречии (типа [бора’н, зобо’р]), так и в широком круге других слов, исконных и заимствованных. Например, 1-м предударном слоге: [рабо’м, норо’т, до-што’-ты, тоска’йетца, накоза’л, покожу’, скоза’л, скожу’, помол'е’н'ку, корто’шка, ра’н'е ор'е’нд-был]; в заударных слогах: [про’доный, вы’дол'и, ло’шот']; во 2-м предударном: [зовал'о’на, ф-тобун'е’, в-Обоз'е’ (“в Абазе”)]. Среди этих случаев есть и слова, в которых безударный [о] чередуется с ударным [а’]: [мол'е’н'ко – ма’ло]; ср. также [са’д'им] и [со’д'им]. Это позволяет говорить о тенденции к совпадению фонем /а/ я /о/ в варианте [о]. Указанная тенденция часто реализуется в благоприятных фонетических условиях: в словах с лабиализованными гласными, а также в соседстве с губными и заднеязычными, что не раз отмечалось диалектологами и подтверждается записями от К.О.: [про’доный, ло’шот', скожу’, норо’т, понод'о’жн'е, посод'и’л, стору’шка, довно’, сомол'о’т, коко’й, довно’, Оното’л'ий, короу’л, покоза’т', корто’шка]. Как видно из примеров, наблюдается и регрессивная, и прогрессивная ассимиляция гласных. Однако воздействию фонетического окружения на реализацию /а/ в варианте [о] не следует придавать решающего значения. В речи К.О. слышим также: разд[ро]жа’ться, предс[то]вля’ются и др. Ведущим фактором в развитии данной мены является фонологический, т. е. проявление общерусской тенденции к сокращению числа безударных гласных.
В отличие от отца А.К. акает, причем во всех безударных слогах произносит [а] полного образования – как в соответствии с этимологическим [а], так и [о]. Например, в 1-м предударном слоге: [пайду’, плахо’й, вадо’й, пато’м, вад'и’л'и, халсты’, акно’, ад'и’н]. Диссимиляции [а] не наблюдается: [ана’, дала’, трава’]. Во 2-м предударном слоге: [аз'ерк'и’, агар’т, абаи’х, аб'ива’йетца; с малако’м, пат'ер'а’лас, палав'и’на, гавар'и’л, па-палм'е’с'ацу, лапат'и’нка, сарафа’ны, эам'ес'и’т', настайа’ссъва]. В заударных слогах: [йа’гады, го’раду, со’рак, апо’сталы, ско’рап'ис'йу, ко’шас’ка, адна’ка, наза’нскава го’раду, патаму’-ста]. Эта особенность находит отражение и в письмах А.К.: тавару, капали (“копали”), с супругай Галинай Паволавънай. На месте древнего [ъ] в прилагательных и причастиях муж. р. им. п. ед. ч. постоянно произносится [а]: [к'едро’вай, к'ипар'и’савай, го’лай, га’л'ешнай, разд'е’най, л'ише’най]; то же – в род. п. мн. ч. существительных: [ко’шак, ст'еко’лак, карто’шак]. По характеру аканья говор А.К. близок к сибирским и алтайским акающим говорам, в частности к описанным в работах В.Я. Сениной,[13] Т.Ф. Байрамовой.[14] При внимательном многократном прослушивании записей от А.К. мы убедились, что в отдельных случаях она употребляет в безударных слогах и [о]: [погас'и’т', пон'ид'е’л'н'ик, из-новас'иб'и’рскава го’раду, настойа’сава]. Эти редкие примеры, возможно, отражают влияние речи отца, а также норм произношения при чтении богослужебных книг.
В положении после мягких и отвердевших шипящих независимо от твёрдости или мягкости последующего согласного в речи Лыковых наблюдается еканье. Перед твёрдыми: [м'е]шо’к, [дв'е]на’дцать, [сл'е]за’ми, ис[п'е]стри’ли, [б'е]го’м, в[с'е]го’, [д'е]ру’тся, [п'е]ско’в, [йе]щё, [т'е]са’ть. В этой позиции К.О. изредка произносит [о]—образный звук: [ноч'еoва’л'и, жеона’]. Единично отмечены: [жеана’, л'еажа’ла]. В речи А.К. имеются остатки яканья, например: [фца’ра, эана’ (“жена”), псан'и’сный, туйасцы’]. Перед мягкими согласными: [б'е]ри’те, [пше]ни’цу, [в'е]ле’л, [в'е]зли’, [же]не’, за[м'е]си’ть, [в'е]дёмся, [с'е]бя’, за[р'е]ви’сь, [те]ле’гу, за[м'е]ча’ть, [б'е]жа’ть, [же]ле’эо. Единичные примеры иканья в этой последней позиции объясняются ассимиляцией к ударному [и]: [т'исн'и’л, пр'ин'ис'и’] (К.О.). В соответствии с [а] употребляется [е] как перед твёрдыми, так и перед мягкими согласными: перед твёрдыми – [п'е]тна’дцать, со[гл'е]да’ть (т. е. подглядывать), при[н'е]сла’, [йе]лу’торовский город, [ср'е]ди’лся, расп[р'е]жа’ться, по[т'е]га’ются; изредка [а] сохраняется: [запр'аго’т, св'аты’й ду’х]; перед мягкими – [гл'е]ди’, [ч'е]сы’, [р'е]би’новый. Есть редкие случаи иканья: [т'иежо’лый, ч'иесо’вн'ик (но [ч'есы’]), йиегу’шечк'и (о ягнятах)). Во 2-м предударном слоге также произносится [е], в котором совпадают фонемы /е/ и /а/: ск[р'е]жета’ли, ок[л'е]вета’ла, [с'е]мена’, [в'ер]толёт, [пр'е]вели’кий; [п'е]тьдеся’т, [п'е]тиконе’чный, [йе]росла’вский го’род. Еканье типично и для заударных слогов: пи’ш[е]т, пла’ч[е]тся, ве’ч[е]р, се’в[е]р, жи’т[е]ли, на Ле’б[е]де, вы’л[е]зти, ни’тч[е]нки, гля’н[е]тся, дава’йт[е], то’н[е], бо’л[е], ра’н[е], ме’[е]ца, за’[йе]ц, де’с[е]ть, де’в[е]ть. В отдельных формах в этой позиции А.К. произносит [и]: [ран'ишна’й, голу’б'ин'ка, с'и’н'ин'ка, по’л'им, ко’с'им, лу’тцы]. В её речи, наряду с [е] и [и], в рассматриваемой позиции употребителен , и [а]: [тро’йа, васкр'ес'е’н'н'а, с'ид'е’н'н'а, на’сай в'е’ры, с'и’н'ай].
Таким образом, вокализм А.К. и К.О, различается преимущественно в положении после твёрдых согласных.
Общеизвестно, что многие сибирские говоры, как и другие говоры районов позднего заселения, например, говоры Волго-Камья,[15] в результате тесного общения севернорусских переселенцев с южнорусскими развивают акающе-икающий вокализм.[16] Языковую ситуацию в семье Лыковых в период их сорокалетней изоляции, казалось бы, можно рассматривать как благоприятную для взаимодействия аканья и оканья. Количественно акальщики в семье преобладали. Однако, как показано выше, влияние аканья на речь К.О. крайне незначительно. Мы полагаем, что причины здесь нелингвистические. Ведь на переходные говоры, кроме междиалектной интерференции, воздействуют и литературные нормы, причём распространяются они как благодаря прогрессу в культуре и образовании, так и вследствие несомненного авторитета литературной речи. Акающе-икающими нормами диалектоносители сознательно или стихийно стремятся овладеть как престижными, образцовыми. На говор К.О. Лыкова указанные факторы не влияли. Напротив, являясь главой семьи и лидером по натуре, К.О. считает свой говор образцовым, “правильным”. Кроме того, будучи грамотным, К.О. осознаёт сходство употребления гласных в своей речи и в книгах. Это укрепляет языковое сознание правильности оканья. Различение гласных соответствует и нормам церковного чтения. Говор А.К., как будет показано дальше, имеет ряд общесибирских черт, в том числе севернорусских по происхождению, одинаковых для отца и дочери, но оканье не оказало влияния на её речь. Даже в условиях многолетней изоляции от общества и тесного общения с отцом, ни его авторитет, ни авторитет письма и церковных произносительных норм не поколебал её аканья.
В речи К.О. чётко проявляется, в отличие от А.К., зависимость реализации гласных от вокальной структуры слова. Она наблюдается в отмеченных выше [а]-ассимиляциях (типа [капа’л, уб'ажа’л]), [о]-ассимиляциях (типа [норо’т]), а также в [и]-ассимиляциях (типа [т'исн'и’л]) и в других случаях с палатализацией исконно твердых согласных перед гласными переднего ряда: [в'ис'ил'о’к (“василёк”), К'ист'ент'и’ныч', б'ис'ик'о’м, В'ис'ил'и’са, Ак'ел'и’на]. Сравнение системы гласных в говоре К.О. с данными в указанных работах В.Н. Светловой и М.А. Романовой показывает, что К.О. сохраняет севернорусские черты в большей мере, чем современные жители его прародины. Недостаточно полные сведения в работе Г.Я. Маляревского не позволяют провести систематическое сравнение, тем не менее очевидно, что говор К.О. ближе к состоянию говора, описанному в 1917 г., чем к современным тюменским говорам. Во-первых, в речи К.О. достаточно последовательно сохраняется система полного оканья, а в названных говорах активно развивается процесс неразличения безударных гласных. Во-вторых, в речи ялуторовцев совершенно отсутствует мена [а] на [о] в безударных слогах. Очевидно, в результате неразличения безударных гласных по внутрисистемным тенденциям и под влиянием новосёлов-акальщиков, а также литературного произношения эта черта утрачена на прародине К.О. В-третьих, для западнотюменских, как и для некоторых других сибирских говоров в севернорусской основой, характерно яканье. В речи К.О. имеются лишь единичные примеры с [а] вместо [е] в предударном слоге. Очевидно, яканье активно развивалось в названных говорах уже после отъезда родителей К.О. на Абакан, т. е. с конца XIX в.
В заключение обзора вокализма необходимо остановиться ещё на одной черте. Для речи А.К., в отличие от К.О., характерны гласные вставки. Они легко прослушиваются на магнитной пленке как в соседстве с сонантами, так и в соседстве со смычными и щелевыми шумовыми согласными: рядом с сонантами – [кън'и’га, кр'е’мън'ий, з'емъл'а’, мъно’га, со’лънце, вър'е’м'а, Зага’йънъф, Канъстант'и’н, пър'ихад'и’л'и, въм'е’ст’е, жебыр'е’й (вместо [жабр'е’й])], ср. также в написании А.К.: Паволевънай; в соседстве с шумными – [сла’дъко, сожъгл'и’, пъсен'и’снай, д'е’въств'ен'н'ик, с'ел'а’бъскава го’раду, му’жескай, ф-с'е’ркав'и]. Мы отделяем от приведённого материала предлоги и приставки с гласным, который мог закрепиться по морфологической аналогии: [ко П'етру, б'езо-см'е’ны, ко-друг-дру’шк'е, во-ср'е’т'ен', во-пшен'и’цу; подогл'а’дыват', подотра’ла, сожыга’ла, сод'ира’ла]. Эти примеры характерны для обоих Лыковых.
Наши наблюдения над речью Лыковых совпадают с выводами, сделанными на материале Атласа русских народных говоров о том, что для носителей северного наречия гласные вставки нехарактерны.[17] Материалы Атласа, изученные Е.Г. Буровой, показывают, что гласные вставки чаще наблюдаются в восточных южнорусских и среднерусских говорах. Они развиваются под влиянием сильной редукции гласных, возможности совпадения всех гласных фонем в варианте [ъ] и, следовательно, его дефонологизации, Как было сказано ранее, для речи А.К. не свойственна редукция гласных, а ритмо-динамическая структура слова резко отличается от южнорусской и среднерусской. Следовательно, рассматриваемое явление в её говоре обусловлено иными причинами. Важно подчеркнуть, что в материалах Атласа отсутствуют примеры с вставным гласным между звонким и глухим шумным согласным, в речи же А.К. на стыке морфем они имеются: [сла’дъко, д'е’въств'ен'н'ик, му’жескай, с'ел'а’бъскава]. Эти уникальные случаи позволяют предположить спорадическое сохранение древних [ъ, ь] в речевой традиции старообрядцев. Иначе не сохранилась бы звонкость согласных в приведённых сочетаниях и [л] в слове [со’лънце]. Мы предполагаем, что общерусская тенденция к гласной вставочности получила развитие у старообрядцев с южной основой говора под влиянием норм чтения богослужебных текстов. Замедленное и тщательное выговаривание звуков, усвоенное А.К. от матери, также сложилось под указанным влиянием и, в свою очередь, способствует спорадическому произношению редуцированных гласных и развитию вставок.
В области согласных речь обоих Лыковых характеризуется типичными севернорусскими чертами. Это:
1) смычный [г], чередующийся с [к] в позициях оглушения; щелевой [ґ] отмечен только в [тоґды’, коґды’], где является результатом диссимиляции с последующим смычным, а также в словах типа (ґ’оспот', бла’ґо, ґ'ео’рг'ий] под влиянием норм церковного произношения; слово “где” А.К. произносит с сохранением южнорусской особенности: [ид'е’];
2) утрата [т] в конечных твёрдых сочетаниях [ст]: [кр'е’с, хво’с];
3) полная ассимиляция согласных в сочетаниях [бм] и [дн]: [амману’л, амма’н, ам'м'е’р'ис'; а’нна, аннаво’];
4) отвердение губных на конце слов: [с'е’м, це’ркоф].
Характерной особенностью говора А.К. является замена шипящих свистящими. Она осуществляется почти регулярно в следующих позициях:
1) перед гласными переднего ряда: [з'ел'е’зо, муз'и’к, з'ена’, раз'ество’, бо’з'ейе, друз'и’на, с-йи’м-з'е, умно’з'ил; на’с'ей, на’с'ева, разр'ес'е’н'н'е, карто’с'ек, сесто’ва, сесна’цатава, сусы’т];
2) перед непередними гласными: [д'ерза’ф, уб'еэа’л'и, с-цузо’й, паза’р, атр'е’зут, ма’зут, зыл'и, зы’т'; сы’пка, сы’т', са’пка, слы’ат', сасйо’с];
3) перед мягкими согласными: [зр'е’б'ий, но’зн'ицы, ка’сл'ат', паме’сн'ик, в-ны’н'есн'им, сасйо’с, разасл'и’с', ако’ск'и];
4) перед твёрдыми согласными: [тр'и’зды, зда’л'и, л'и’з-бы; стра’сна, прасло’, ба’уска, кры’скай, баи’сса];
5) на конце слова: [зна’с, уста’н'ес, пр'ид'о’с, пр'ипаса’с].
Как видно из примеров, исконные [ж] и [ш] замещаются перед передними гласными как мягкими, так и твёрдыми свистящими, а в остальных позициях – только твёрдыми. В редких случаях в позиции перед непередними гласными и твёрдыми согласными А.К. произносит [ж] и [ш]. Приводим все имеющиеся на плёнке случаи: [нажо’м, пагружа’т', пагруже’н'н'е, в-йу’жнай, пуга’ (снегопад), на-но’шках]. Обратные замены свистящих шипящими встречаются редко. Отмечено всего 4 бесспорных употребления шепелявых: [под-зжемл'о’й, зжбо’рн'их, ма’зжат', сшазгл'и’]. На месте [ш'] употребляется [с'] и реже [с]: [ты’с'а, просв'ес'е’н'е, благов'е’с'ен'е, н'екур'а’сы (“некурящие”), патход'а’се, настайа’сава]. Долгий [ж'] не меняется на [з'] – на его месте произносится твёрдый [ж]: [дажы’].
Говор К.О. характеризуется твёрдыми шипящими: [ша’пка, шы’пко, пожа’р, жы’л'и]. Также обычно тверды долгие [ш] и [ж]: [уташы’л, лу’ше, обышы’т'е, йешо’], но изредка наблюдаются и мягкие [ш'] и [ж']: [ты’ш'а, това’р'иш'а, дож'и’, дож'ей]. Вероятно, говор предков К.О. характеризовался меной свистящих на шипящие, т.к. в его речи есть остатки такой мены: [сал'ил] (вместо [шал'и’л]), [жы’л'и] и [эы’л'и], а такие [промысл'а’т', ф-про’слом, засл'и’, розжд'е’ный]. Наблюдается изменение сочетания [ч'н] в [сн]: [н'еобы’сно, пшен'и’сный] и [пшен'и’шный]. Аффрикаты [ц] и [ч'] в речи К.О. последовательно различаются. Речь А.К. тоже характеризуется их различением, но звук [ч'] утратил смычное начало, а шипящий участок изменился в свистящий. Перед твердым согласным, а также на конце слов на месте [ч'] звучит твёрдый [с]: [сто’бы, сто’, р'е’ска, сп'и’скам'и, п'е’ску; Миха’йлов'ис, Ст'епа’нов'ис, п'е’с], а в других позициях – мягкий [с']: [с'етв'е’рк, с'елов'е’к, эамус'еный, благос'ес'т'и’вый, ны’нс'е, наус'и’лс'а, В'ес'есла’ф, на-п'ес'е’, прастрас'и’с; с'у’рка (“чурка”), фс'ара’, с'а’с, с'о’рна; падру’с'н'ик, на-л'исто’c'к'е, на-р'е’с'к'е, н'е-зас'н'о’тца] (“не зачнётся”)]. Аффриката [ц] употребляется, как правило, этимологически верно: [ат'е’ц, со’р'ец (“торец”), цел'ико’м, исцел'е’н'е, два’тцат', тр'и’тцат', но’з'и'ицы, д'ев'и’ца, канцы’, туйасцы’]. В отдельных случаях наблюдаются следы твёрдого цоканья: [фцара’, с-цузо’й, цо’-то (вместо “что”, наряду с употреблением [сто’?] при переспросе), лу’цы, наца’л'н'ика, В'ецесла’ф]. Имеются также следы беззатворного произношения [ц]: [св'етк'и’, м'е’с'еса, ат'е’с] (наряду с [ат'е’ц]).
В речи обоих Лыковых употребительны твёрдые согласные в соответствии с мягкими в литературном языке:
1) перед гласными и на конце слов – [йе’с] в значении “имеется”), зд'е’с; фсо’, н'елза’, Ан'и’сым];
2) перед твёрдыми согласными: [восмо’й, тма’, п'исмо’, да’т на’до, дои’т на’до, д'ел'и’т-то].
Примеры свидетельствуют о недостаточном развитии корреляции мягких и твёрдых согласных. На позднее развитие мягкости заднеязычных в говоре, усвоенном А.К., указывают случаи переходного смягчения этих согласных: [дус'и, на-во’здус'и,праро’цы, насл'е’дн'ицы (“наследники”), туйасцы’ (“туески”), 12 праро’с'еф, ма’н'ин’к'их туйас'е’ф]. Сохранение архаичного чередования [х//с] отмечено в речи старообрядцев Забайкалья.[18] Возможно, в некоторых из приведённых случаев [с] и [ц] употребляются под влиянием чтения богослужебных книг, т.к. для бытовых слов типичны сочетания [к'и] и [х'и]: [карто’шк'и, ар'е’х'и]. Но слово [туйасцы’] явно не из книг.
У А.К., как и у К.О.., есть следы неразличения звонких и глухих согласных: [йе’з прото’ка, называ’йут ха’р'иуз (перед паузой), фс'о’-дак'и, Раи’за, атна’жды]. Исторические чередования отсутствуют в глаголах ужа[х]ну’ться и спра’[х']ивать. В двух случаях у К.О. отмечено [жд] из *dj: [урожда’й (“урожай”), наслажду’с']. Эти фонетические архаизмы сохраняются в лексикализованном виде.
Встречаются в речи Лыковых архаические консонантные черты, рассматриваемые по лингвогеографическим данным как исторически связанные с западной частью говоров русского языка и отражающие общность развития этих говоров:
1) отвердение конечных губных: [с'е’м, кро’ф];
2) чередование [л] с [w]: [прасты’w, см'ейа’wс'а, до’wгай] (А.К.);
3) единично – [l] перед гласным: [н'е-ста’lа, мал'и’lас'];
4) следы употребления [в] на конце слов и перед глухим согласным – в речи А.К.: [савс'е’м, марко’вка] (известно, что [ф] в этой позиции появился позже в тех говорах, которые исконно имели губно-губной [w];[19]
5) случаи [ко’хта, Раф'и’л'] (А.К.), [Матх'е’Й, Раф'и’л'] (наряду с [Рахаи’л') (К.О.);
6) [тр’елога] в речи К.О., где [л] хз [w];
7) окончание [-ох] (наряду с [-ов, -оф], где [х] – результат оглушения [w]; чаще эта огласовка встречается у А.К.: [с'есо’к (“часов”), стар'ико’х, меж-раго’х, дамо’х, гадо’х, 12 апо’сталах, с-ар'е’хах];
8) долгие мягкие переднеязычные на месте сочетаний переднеязычных с [j], особенно последовательно – у А.К.: [васкр'ис'е’н'е, кр'ес'е’н'е, пр'ин'ес'е’н'е, пакайа’н'е, усп'е’н'е, пру’т'а, расп'а’т'е, б'ел'о’, Ан'и’с'а, ско’рап'ис'у].
Все эти черты встречаются в рассеянном виде в различных периферийных говорах, а также в ряде старожильческих сибирских говоров.[20] По мере передвижения населения с западной территории эти явления распространились в обоих наречиях (где местами сохраняются и сейчас), а из них были занесены в сибирские говоры, чем и объясняется их сохранение в речи Лыковых.
Примечания
[1] Песков В. М. Таёжный тупик, М., 1983.
[2] Светлова В. Н. О некоторых фонетических особенностях говоров Тюменской области. – В кн.: Вопросы современного русского языка и диалектологии. Тюмень, 1965, с. 3-26.
[3] Еуцинский П. Н. Заселение Западной Сибири и быт её первых насельников. Харьков, 1889.
[4] Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров. По материалам лингвистической географии. М., 1970.,
[5] Маляревский Г. Я, Особенности говора крестьян-старожилов Тоболъской губернии. – Ежегодник Тобольского губернского музея. 1917, вып. XXVIII, с. 1-34.
[6] Романова М.Л. Система вокализма русских говоров по нижнему течению рек Тавды, Тобола и Иртыша. – В кн.: Вопросы современного русского языка и диалектологии. Тюмень, 1965, с. 26-52.
[7] Б ряде примеров замены ударного гласного имеют нефонетическую природу: [ос'а’ла] (“осела”; о земле на могиле), [бы’тъ-бы] (“будто бы”) [слы’х] (“слух”), [збра’с'ил'и] (“сбросили”), [таґды’] (“тогда”) и др.
[8] Белоусова Г.Г. Фонетическая система старожильческого говора северо-восточной части Кежемского района Красноярсвого края. Томск, 1978.
[9] Годузо Л.В. Некоторые наблюдения над редукцией гласных в богучанском говоре Красноярского края. – В кн.: Фонетические и морфологические исследования по русскому языку и сибирской диалектологии. Барнаул, 1972, с. 43-52; Она же. Качественная характеристика гласных 1-го предударного слога после твёрдых согласных в богучанском говоре Красноярского края. – В кн.: Материалы и исследования по сибирской диалектологии. Красноярск, 1973.
[10] Иванова А. И. Старожильческий говор северо-западной части Енисейского района Красноярского края. (Фонетика и морфология). М., 1961.
[11] Киров Е.Ф. Мена /а/ на /о/ в окающих говорах. – В кн.: Диалекты и топонимия Поволжья. Вып. 7. Чебоксары, 1979, с. 138-145.
[12] Он же. Кумуляция и мутация /а : о/ в окающих говорах. – В кн.: Диалекты и топонимия Поволжья. Вып. 8. Чебоксары, 1980, с. 24-35.
[13] Сенина В.Я. Фонетико-морфологические черты русских старожильческих говоров юго-восточного Алтая. – В кн.: Фонетические и морфологические исследования по русскому языку и сибирской диалектологии. Барнаул, 1972, с. 39-42.
[14] Байрамова Т.Ф. Некоторые сведения о говоре с. Топольное Солонешенского района Алтайского края. – В кн.: Исследования по славистике и языкам народов СССР. Барнаул, 1975, с. 1-13.
[15] Смоляков Л.П. Формирование фонетической системы русских говоров Волго-Камья. М., 1977.
[16] Пыхтеева А.А. Фонетические особенности говоров некоторых сёл Муромцевского района Омской области. – В кн.: Вопросы сибирской диалектологии. Вып. 1. Омск, 1975, с. 58-64.
[17] Бурова Е.Г. Гласные вставки в начальных группах согласных в русских говорах. – В кн.: Диалектология и лингвогеография русского языка. М., 1981, с. 92-99.
[18] Копылова В.И. Фонетическая система говора семейских Красночитинского района Читинской области. Улан-Удэ, 1973.
[19] Васильева А.К. О закономерностях возникновения в русских говорах юго-западной зоны спирантной пары /в/-/ф/. – В кн.: Диалектологические исследования по русскому языку, М., 1977, с. 120-137; Она же. Специфика позиционного поведения губных спирантов в говорах севернорусского наречия. – В кн.: Диалектология и лингвогеография русского языка. М., 1981, с. 78-91.
[20] Иванова А.И. Указ. раб.: Садретдинова Г.А. Консонантизм притомских говоров. – В кн.: Фонетические и морфологические исследования по русскому языку и сибирской диалектологии. Барнаул, 1972, с. 59-67; Блинова 0.И. Фонетические особенности говора с. Вершинино Томской области. – В кн.: Вопросы русского языка и его говоров. Томск, 1976, с. 40-57.
1986 г.
>>