Таёжный Тупик
<< Заложница тайги >>
Василий Песков
Восемь лет назад мы обещали читателям «Комсомолки» раз в год заглядывать к Лыковым. Так и было. Восемь лет мы следили за жизнью отшельников, сочувствуя им и в меру возможности помогая. За это время случилось тут несколько важных событий. Агафья побывала «в миру» – гостила у родственников, увидела железную дорогу, город, летала на самолете. Другое событие – смерть отца. Агафья осталась одна. Она могла полагаться только на помощь геологов, поселок которых находился в пятнадцати километрах от хижины. Но работу свою геологи завершили, и минувшей зимой уже ни один человек в поселке не жил.
В конце марта я получил известие: «Заказан вертолет. Собираемся вывозить остатки бурильного снаряжения. Другой возможности побывать у Агафьи долго не будет».
И вот привычный путь от Таштыпа к верховью таежной реки. Сибирская зима, в отличие от европейской, накопила в этом году обилие снега. Весеннее солнце лишь кое-где оголило таежную землю. Черный, пронизанный светом лес в долине реки расцвечен уже краснотой лозняков и ольшаников. Много следов... Интересно, заходили олени и лоси в опустевший, засыпанный снегом поселок? Делаем круг и видим звериные броды возле домов. А вниз к реке от поселка тянется лыжный след. (Оказалось, приходила сюда недавно Агафья – оставить письма. Ночевала в одном из домов. И утром ушла).
От поселка до ее хижины день хода и пять минут лета. Высадив группу бурильщиков, вертолет поднимается. Рядом с Ерофеем и Николаем Николаевичем Савушкиным у окошка сидят бородачи-староверы – лыковская родня из Шории: Трефелей Панфилович Орлов и Анисим Никонович Тропин. Везут гостинцы-бидончики с маслом и медом. Летят с надеждой: уговорить «пустынницу» перебраться к родне. Это седьмая попытка единоверцев. На этот раз им кажется: должна согласиться, «ведь страшно подумать, как зимовала – на всю тайгу одна-одинешенька...».
– Однако жива ли?
Лают собаки. Блеет коза.
Но никто не сбегает к реке, где сел вертолет.
– Жива ли, Агафья?! – взывает, взволнованный Трефелей.
– Жива, жива, слава Богу... – слышим знакомый голос.
Оказалось, от вертолетного шума сорвался с прикола козел, и Агафья его ловила.
Все тут как было. Кошка сидит на пороге избы. Коза с любопытством глядит на гостей. Собаки от радости аж катаются по земле...
Времени у нас немного. К вечеру вертолет третьим рейсом придет к геологам, и полагается быть наготове. Гостинцы ставим в угол, не распаковывая. Главное – поговорить. Агафья подробно рассказывает о прошлогоднем своем путешествии к Верхнему Енисею.
И, наконец, наступает момент разговора о главном. В который раз объясняем Агафье: самое разумное для нее – переселиться к единоверцам.
– Срубим тебе избу. Огород заведешь. Никто не будет мешать. Живи как хочешь. А тут пропадешь...
Призывая Бога в посредники, бородачи говорят горячо, убедительно.
– Я в седьмой раз у тебя. И, верно, последний. Старый стал. Трудно летать. Послушайся, не упрямься...
Агафья стоит у печки, помешивая тесто для хлеба. На лице упрямая полуулыбка.
– Да нет уж. На все нагляделась, наездилась...
Отказ переехать к родне, как и прежде, объясняется волей отца – «не велел», а также тем, что огороды в поселке «на ровном месте», что «гам у вас бензопила». И новый мотив: «Доктор сказал: я там умру от гриппа».
Старики сокрушенно переглядываются. Объясняют, какие опасности, начиная с простуды, стерегут одинокого человека тут в тайге, вдали от людей.
– А Марья Египетская, Павел Фивейский. Ему ворон хлеб и яблоки приносил. – Агафья в подробностях, с явным воодушевлением объясняет читанные жития «пустынников».
– Но там же было тепло! – в отчаянии говорит Трефелей. – А тут тайга, волки, медведи.
– Что Бог дасть...
На этом главная часть беседы закончилась. Заговорили о бродящем тут волке, о ткацком стане, занимающем половину избы, о ловушках для рыбы, о Пасхе и о посте... Следы волка Агафья обнаружила на лыжне, когда возвращалась из поселка геологов, – «видно, шел за мной из какого-то интереса, а может, просто легче было идти по лыжне». Ткацкий стан лежал разобранный и забытый у старой избы на горе. Агафья перенесла источенные временем деревяшки, собрала, починила и уже три недели ткет «свойское одеяло» из козьей шерсти. Ловушек для рыбы сплетено три.
Такие заботы были зимой у «пустынницы». На недостаток еды она не пожаловалась. На одиночество – тоже. Козы, собаки, куры и кошка тут значат больше, чем в любом другом месте.
– Живые твари. Говорю с ними. И часто думаю: понимают...
Вертолет появился раньше условленного времени. Прощались наскоро. Вместе с нами «пустынница» катилась под гору, путаясь в длиннополой своей одежонке. На взлете видели: спасаясь от вихря, обхватила ствол дерева...
В трудное время живем. В нашем житейском море обыденно нынче такое, что волосы дыбом встают. И все же житье Агафьи заслоняет каждодневные драмы – одна в тайге! Феноменальный случай – история, о которой рассказано восемь лет назад, продолжает нас волновать. Газеты печатают вести из «тупика», в последнее время особенно много. И кое о чем, мне кажется, нужно сегодня поразмышлять.
Читатели прислали мне более десяти вырезок из «Сельской жизни», «Труда», «Лесной промышленности», «Книжного обозрения», из районной газеты. Заголовки: «Агафья – таежная отшельница», «Агафья, невеста тайги», «Последняя из Лыковых», «У Агафьи на Еринате», «Прости, Агафья Карповна!». Прочел заметки. Перечитал письма недоуменных читателей в «Комсомолку». И вполне понимаю недоумение. Чего только в этих заметках нет – изложение уже известного, повторение в разных газетах практически одного и того же текста, нелады с логикой, кликушество с причитаниями, пристрастное толкование фактов, есть даже мысли о «семейном подряде». Автор у этой «Агафьиады» один – Лев Степанович Черепанов, именующий себя «писателем, руководителем группы научной общественности». (В нескольких случаях заметки не подписаны Черепановым, но указано: писались с его слов).
Можно было махнуть рукой – мало ли что нынче пишется и печатается. Но заметки затрагивают людей, которых я хорошо знаю, несколько раз упоминается мое имя, и на несколько вопросов из писем читателей важно ответить.
Первое. Смерть трех младших Лыковых. Это кульминационный момент таежной драмы. Как это случилось, в чем причина? Первое, что приходит в голову каждому: стали жертвой инфекции при контакте с людьми. Я могу судить обо всем лишь по рассказам, поскольку впервые увидел только двух оставшихся Лыковых, через полгода после смерти Дмитрия, Савина, Натальи. «Группа научной общественности» – Л. С. Черепанов, красноярский врач-анестезиолог И. П. Назаров, красноярская художница и абаканский фотограф «посещали Лыковых за два года до В. Пескова»,– подчеркивается в перечисленных публикациях.
Все верно. Как верно и то, что первыми людьми, с которыми контактировали Лыковы, были и геологи, и эта «группа научной общественности». И если исходить из посылки – «умерли от инфекции», а на ней настаивают писатель Черепанов и врач Назаров, то и себя они не должны исключать из числа тех, кто мог быть носителем инфекции. Они, однако, с этим не очень считались. Лев Степанович мог взять на руки Агафью и кружиться с ней – «Агашенька!» Группа наводила порядок в хижине Лыковых. Игорь Павлович, проводя свои исследования, марлевой повязки, судя по снимкам, не надевал. В полевых условиях, случалось, наспех брал у Лыковых венозную кровь. Вот как описывает он в «Медицинской газете» один только случай: «Слышу звук вертолета. Бросаемся все собирать. А я к Агаше – взять анализы крови... и быстрей в вертолет, где уже ждут мои товарищи». Не станем подвергать сомнению утверждение врача насчет стерильной иголки в шприце. И не берусь судить, насколько разумны и этичны с точки зрения медицины действия «группы научной общественности». Нам важно знать круг носителей инфекции, если на ней настаивают.
По утверждению группы, Карп Осипович тоже поражен был инфекцией. В расчет не берется, что было человеку уже восемьдесят семь лет, что одряхлел он настолько, что с трудом поворачивался на лежанке, да к тому же при падении с нее разбил колено. Явная простуда – «тятенька ночью открыл ногой дверь и нас, сонных и потных, охватило морозом» – тоже вписывается в графу «инфекция». Такова уж логика «исследования». И постепенно определяются и виновники инфицирования – геологи! Сначала, правда, писалось иное: «Трудно с полной достоверностью судить о характере болезни и причинах смерти троих из Лыковых. Мои заключения основываются на свидетельствах оставшихся в живых. Первым заболел Дмитрий: одышка, кашель, затрудненное дыхание, жар, озноб. Похоже на тяжелое воспаление легких, которое привело к летальному исходу», – пишет Игорь Павлович в «Медицинской газете». Но от публикации к публикации «виновники» проясняются, и вот уже со слов Льва Степановича Черепанова развязно написано: «В поселке у геологов «подхватили» Лыковы заразу».
Я хорошо понимаю возмущение начальника геологической партии, который написал в «Комсомолку»: «Вы были свидетелями наших отношений с Лыковыми. Ничего, кроме добра, мы им не желали и не сделали. Наша помощь была искренней, бескорыстной, сострадательной. Мы ее не навязывали. Лыковы в ней нуждались и принимали. И ничего, кроме благодарности, от них самих мы не слышали никогда. Смерть трех людей мы искренне переживали. В ней много неясного даже для нас, живших тут рядом...».
Все верно и честно в этих словах. Я мог бы добавить к ним важное для меня самого наблюдение. Лыковы отнюдь не огорчились встрече с людьми. И дело не только в том, что нуждались во всем – в инструментах, одежде, обувке, соли. Главным было – человеческое общение. Жизнь для них обрела новые краски, сделалась интересной. Они с радостью принимали геологов и регулярно приходили к ним сами. На берегу Абакана недалеко от избы гниет сейчас большая долбленая лодка. Лыковы с энтузиазмом ее сооружали на те случаи, когда река перегородит дорогу в поселок.
Допускаю все же: да, могли стать и жертвой инфекции. Но те, кто очень настаивает именно на этом, повторюсь, не должны и себя ставить за черту «виновных». Это во-первых. А во-вторых, виновных искать тут нелепо. То, что случилось,– логическая страница в таежной драме, истоки которой – сама жизнь.
И есть у меня соображения, которыми хочу защитить «группу научной общественности» от себя самой. Вот что Агафья рассказывает о болезни Дмитрия: «Осенью в дождь шел с горы к речке. Вымок до нитки. Ему надо бы обсушиться, а он полез в воду – стал помогать Савину ставить заездку для рыбы. И слег». Это одна смерть. Через месяц умирает Савин. Отчего? «Делали лодку. Он поднял кряж и надорвался. Стал ходить кровью. У него и до этого кишки болели. Ему бы покой. А тут Дмитрий скончался. Да еще и картошка под снег ушла. Говорили: лежи, не копай. Мы сами. Не послушал. И изошел кровью». Такой была смерть второго. «А Наталья ухаживала за Савином. По многу раз на день полоскала кровавые тряпки с его постели в ручье. Вода была уже со льдом. Шибко простудилась. Сокрушалась по поводу смерти братьев: «А я умру от горя».
Размышляя над этими фактами, приходишь к мысли: встреча с людьми была для Лыковых большим потрясением, таежный пятачок жизни мгновенно расширился до громадных размеров, и сразу родилось много мучительных вопросов, возникли споры и распри. Не очень ладная уже после смерти матери жизнь в семейной общине теперь обострилась. Лыковы находились в состоянии длительного стресса, который снизил сопротивляемость организма болезням. И когда Черепанов пишет: Песков уверяет, они умерли от стресса, он поступает, как нынче принято говорить, некорректно. Намеренно опущено продолжение мысли о том, что стресс ослабляет иммунитет – то, что раньше преодолевалось, ослабленный организм превозмочь не способен. Положение усугубилось еще и «эффектом домино»: одна костяшка падает – валятся остальные. Явления эти хорошо известны сегодня не только медикам и биологам. И мне думается, это верный ключ к пониманию того, что произошло без свидетелей осенью 1981 года.
Еще один момент, вытекающий из перечисленных публикаций, коротко можно сформулировать так: «Лыковы – жертвы коллективизации. Нежелание вступить в колхоз – результат их отшельничества». Что тут сказать... Есть такое понятие конъюнктура. Оно очень точно все объясняет. Любое явление жизни, самое сложное, следуя конъюнктуре, можно повернуть так и сяк, пристегнуть к одежке, которую носят в данный момент.
Драматические подвижки тридцатых годов, докатившиеся и в таежную глухомань, не могли не задеть маленькую общину староверов-сектантов, которая тут потому только и оказалась, что не желала иметь никакого дела с «миром». Эти люди всегда на этом стояли – «нам с миром не можно». Они массой подались на север при Петре I. Сжигали себя в скитах, считая, что спасаются от антихриста. Позже жизнь оттеснила их в Заволжье на Керженец, потом на Урал и далее в сибирскую глухомань. Одни секты нашли все же с «миром» язык. Другие нет. Для них на протяжении трехсот лет всегда находился «колхоз», оттеснявший их дальше и дальше в места безлюдные. Они не признавали ни царей, ни казенных бумаг, ни денег, ни армии. Легко понять их чувствительность к любому приближению «мира», тем более притеснению. Они всегда предпочитали уйти «еще дальше». И уходили. Уединение Лыковых – лишь частный случай векового движения. В сибирской тайге обнаружено немало скитов без людей – жили и сгинули.
Лыковы, может быть, и слышали что-нибудь о Сталине. Но я от них ни разу имя это не слышал. Зато уж прогрешения Петра I и патриарха Никона тут известны во всех подробностях. Для Лыковых эти люди – изначальное зло. Все остальное – производное изначального.
Я об этом писал, хочу лишь напомнить: в 30-х годах Лыковы, как и все обитатели лыковской заимки на Абакане (немногим больше десяти дворов), разбрелись кто куда. Карп Осипович, по рассказу Трефелея Панфиловича Орлова, не поладил с общиной и обособился. Многие годы семья жила «не тайно» – на старых крупномасштабных картах значится их изба. И уже не боязнь колхоза, а появление патруля, искавшего дезертиров в 1945 году, насторожило семью. Лыковы спешно снялись и, укрывшись в горах, на тридцать пять лет исчезли.
Представить Лыковых вне связи с прошлым, без учета их своеобразного верования, без косностей и предрассудков, а только как вольнолюбивых охотников и хлебопашцев, живших «семейным подрядом» и не принявших коллективизацию, – значит, ничего не понять в этой человеческой драме, уходящей корнями в нашу историю.
Теперь хочу защитить Ерофея Сазонтьевича Седова, мастера-бурильщика геологической партии. Представлять его не нужно. Читатели «Комсомолки» знают Ерофея по рассказам из «тупика». Добрый, немного дурашливый, доверчивый, как ребенок, этот человек больше, чем кто-нибудь другой, сделал для Лыковых – помогал рыть картошку, пилил дрова, участвовал в строительстве хижины, спасал от простуды, аккуратно навещал Лыковых – «не случилось ли чего». Был Ерофей также и аккуратным «почтальоном» – двадцать километров туда, двадцать – обратно – носил не только письма, но также посылки. На деньги, приходившие на его имя, покупал мешки муки и крупы, – годовой запас этих продуктов Агафья хранит в лабазе. Во всех трудных случаях Лыковы обращались в первую очередь к Ерофею.
И вот за доброту свою получает бурильщик неожиданную «награду». Лев Степанович Черепанов предъявляет обвинение, что-де он, Ерофей, наживается за счет Лыковых. Простодушный сибиряк, полагавший, что у каждого «члена Союза писателей» под пиджаком пара белых ангельских крыльев, был ошарашен. «Никаких списков полученного я не вел, не представлял даже, что их надо вести. Да и некогда. Присвоить что-либо из присланного Лыковым для меня дело немыслимое. Это все равно что обокрасть нищего».
Основание для обвинений? А никакого! Просто предположение: мог взять. При таком повороте дела Ерофей заявил на почте, что ничего больше приходящего на его имя получать он не будет. Однако пришлось явиться ему по повестке к прокурору, куда Черепановым была заявлена кляуза с той же мыслью: мог взять. Вынес Ерофей унизительную проверку тощей сберкнижки, показал немудрящее свое хозяйство с коровою во дворе.
Среди прокуроров есть люди умные и сердечные. Такому человеку нетрудно было разобраться кто есть кто – что собой представляет бурильщик и что «член Союза писателей». Сказано было Ерофею: «живите спокойно». Но кляузы не кончились, «инженер человеческих душ» сигнализировал: Ерофей украл у Лыковых кусок толи, был у него пожар на буровой и смотрите, вот снимок – капканы. Не браконьер ли? Все в этой кляузе смехотворно, ибо сам Ерофей и толь, и многое другое, необходимое для строительства, доставил к избушке Лыковых. Капканы, брошенные у Агафьи, использовались в законной профессиональной охоте.
Чем бы еще человека запачкать? А вот был с Агафьей наедине, и подолгу. Действительно, в зиму, когда охотничал, Ерофей часто бывал в одинокой избушке. Двое в тайге... Легко представить, сколько это родило шуток, веселого ерничества и неизбежных сплетен. Таков человеческий мир. Поразительно другое: именующий себя писателем, эти сплетни считает возможным печатать. В центральной газете. А ведь у Ерофея Сазонтьевича Седова – жена, двое детей. Не настала ли очередь теперь и ему сходить к прокурору, просить защиты человеческого достоинства?
У читателя, наверное, возник вопрос: за что же «член Союза писателей» так опрокинулся на бурильщика? Причины есть. Сам Ерофей видит ее в том, что при знакомстве с «руководителем группы научной общественности», бесцеремонно потребовавшим услужения, бурильщик сказал, что не обязан кого бы то ни было сопровождать в тайге. «А вот с Песковым ходишь...» – «Это мое дело, с кем ходить...».
Мстительность памятлива. Но существеннее другое. Публикация «тупика» в «Комсомолке» огорчила писателя – как бы «перебежала дорогу» в его замыслах поведать миру о Лыковых. Это можно понять. Но я тогда не знал о существовании Льва Степановича и вины перед ним не чувствовал. Да и не «Комсомольская правда» первой рассказала о драматической истории.
Лев Степанович, когда мы познакомились, сказал о публикации много хороших слов. Он часто звонил, по часу читал, проверяя на слух свои писания, а потом вдруг затих, и на долгое время. Я, собравшись к Лыковым, его разыскал – не случилось чего? Предложил полететь вместе, предложил даже купить для него билет. Оказалось, Лев Степанович уже с билетом, и не один – с ним более десяти человек телевизионной команды. Желание снять Лыковых для кино и телевидения было естественным. Но всем, кто обращался за помощью и советом, я говорил: это невозможно – они крайне болезненно относятся даже к щелчку фотоаппарата, с кинокамерой делать там нечего. Знал это и Лев Степанович. И все-таки соблазнился написать сценарий для учебной телевизионной программы и собрался везти в тайгу целый десант людей. Я объяснил ему дружески, что это делать нельзя. Стоит на своем. Пришлось напомнить: старик лежит со сломанной ногой – как можно сейчас его беспокоить? Увидев, нашла коса на камень, я встретился с режиссером съемки, объяснил ему ситуацию. «Но у нас уже командировки подписаны. Сидим на рюкзаках».
В общем, десант состоялся со всеми сопутствующими несообразностями. Люди не были экипированы для тайги. Лев Степанович требовал в Таштыпе у лесников и геологов на всю команду сгущенки, тушенки. Ему отвечали: «Мы сами уже два года не знаем, какого все это вкуса». Режиссер при этих сборах дал слово: Лыковых не беспокоить– «побываем только в брошенной верхней избе». Обещание, конечно, не сдержали. Принял участие в этом десанте и врач Игорь Павлович, пренебрегший на этот раз своей концепцией об инфекции.
Мой протест Льву Степановичу удовольствия, конечно, не доставил. И нападки на Ерофея – деталь мелкой и смешной мести Пескову. Расчет такой: вот он его в каждой публикации поминает, а смотрите, что это за человек! Видит Бог, не хотелось говорить обо всем этом в газете. Несколько раз звонил Черепанову: как вам не стыдно, перестаньте травить Ерофея! Но поскольку Лев Степанович увлекся этим процессом, предлагаю ему заявить прокурору на меня. Я ведь тоже получил несколько посылок для Лыковых и переводы по десять-пятнадцать, три раза по сто рублей получал. И, каюсь, почти ничего не истратил. Гостинцы и все разумно-необходимое при поездках покупаю на свои деньги, а эти, жертвенные, сохраняю на какой-нибудь особый, непредвиденный случай. По избранной логике можно меня вполне заподозрить: мог «зажать» предназначенное для Агафьи вафельное полотенце или отщипнул трешку от пятнадцати рублей, присланных, скажем, из уральской деревни Большая Свербейка.
Поступки и образ мыслей выдают человека, о чем в народе говорят: на свой аршин мерит. Вспомнить это заставляет опять же «Агафиада» Льва Степановича. Беседуя с журналистом «Книжного обозрения», он похвалился подарком Агафьи, старинной книгой. «Теперь эта древняя дониконовская Псалтырь хранится в подмосковной квартире Л. С. Черепанова», – пишет его собеседник. Думаю, Лев Степанович необдуманно похвалился. Не было у Агафьи «древней дониконовской Псалтыри». А если все же была, то завладеть такой книгой – все равно что у ребенка в обмен на конфетку выманить драгоценность. И вовсе не в подмосковной квартире место такой Псалтыри, чем ученые, полагаю, заинтересуются. Это ведь не сапоги-бродни, которые шила Агафья для Ерофея.
Ну и закончим по необходимости затянувшийся разговор нынешним положением последней из Лыковых. Одна в тайге. «Группа научной общественности», изучающая Агафью, выход видит в подселении на Абакан «подходящих людей» и способствовала этому, преодолевая наши с Николаем Николаевичем Савушкиным усилия огородить Лыковых от киношников, от праздного любопытства и просто от прохиндеев. Это нам не всегда удавалось. И все «подселения», мы писали об этом, заканчивались одинаково – либо сам «новосел» уходил, либо Лыковы прогоняли его. Это естественно. Опыт зимовок на севере показывает, какие драмы могут разыгрываться в изоляции между людьми, даже хорошо знающими друг друга. Тут же особые обстоятельства – предрассудки и вера, непростой и нелегкий характер.
Все же уроки не идут впрок. Врач И. П. Назаров писал в «Медицинской газете»: «Хорошо было бы «подселить» на Еринат одного-двух единоверцев, с которыми она (Агафья) могла бы разделить одиночество и все тяготы... Уверен, что такие люди найдутся, только не нужно этому препятствовать, и следует со всей серьезностью подойти к отбору «претендентов». Я, помню, оторопел, прочитав это. И читатели стали присылать вырезки: «Обратите внимание. Не миновать беды».
Не знаю, читает ли Иван Тропин «Медицинскую газету», но «претендентом» он оказался – лучше желать не надо: единоверец, таежник, уже не молод, бороду носит, много раз гостил у Агафьи, она, в свою очередь, ночевала у него в доме, когда добиралась к родне. Что вышло с этим «подселенцем», известно. «Группа научной общественности» готова стереть его в порошок, в духе времени уже окрестила «энкавэдэшником». Но в это же время продолжаются разговоры о новых «претендентах». (Снабжать их мыслится вертолетом. 800 рублей час полета!) Заранее можно сказать: ни к чему хорошему привести это не может. И «изучающие Агафью» берут грех на душу.
Разумней всего для Агафьи было бы переселиться к родне. Я был в глухой староверческой деревушке без колхоза и телевизоров. Переселение сюда разрешило бы все проблемы. Агафья не хочет. Мотивы заставляют пожать плечами и улыбнуться, а надо с ними считаться – против воли ничего сделать нельзя. Но можно было бы Агафью убедить. Семь раз прилетавшие сюда родственники не сумели. Мог бы врач. Он ее лечил. Агафья к нему прислушивается. Но Игорь Павлович, не усмотрев ничего опасного, например, в «десанте» телевизионщиков, в это же время внушил Агафье, что у родственников она умрет от гриппа (Агафья так им и пишет). Родственники отправили письмо «руководителю группы научной общественности», упрекая в таком внушении. От ответа по существу Л. С. Черепанов ушел, написав, что-де в 30-х годах вышли у вас нелады с Лыковыми, вот и не хочет ехать Агафья. Более вдумчиво к ситуации мог бы отнестись Игорь Павлович. Мог бы съездить к родственникам, посмотреть, как живут, и на концепцию свою мог бы взглянуть критически. Здравый смысл и гуманность этого требуют.
Между тем Фонд милосердия открыл денежный счет в пользу Агафьи. (Абакан, Жилсоцбанк 704502, код 146014). Наше общее внимание к исключительной человеческой судьбе – гарантия для «пустынницы». Однако милосердие наше не должно замыкаться лишь на том, что у всех на виду. Глянем вокруг себя – сколько одиноких Матрен, Агафий, Евдокий, Анастасий не в тайге, а в людном городе, по соседству с нами в деревне вопиюще нуждаются. Протяните им руку!
21 апреля 1990 г.
>>