Таёжный Тупик
<< Путешествие к Агафье >>
Таежная отшельница молится за наше спасение
Лев Черепанов

      В эту поездку к Агафье мне повезло увлечь вместе с известным профессором Красноярского мединститута Игорем Назаровым заместителя директора Международного фонда милосердия Александра Коновалова.
      В Горной Шорни к нам присоединился, с Агафьиной сестренницей Анной, Агафьин свояк Анисим Никонович Тропин.
      Связываемся с авиацией – узнаем: Абаканский хребет оседлан облаками. Чтобы не терять времени, Анисим Никонович повез нас в Килинск. Конечно, не для праздного времяпрепровождения – показать, где может приветить Агафью ее родня. Осмотрели мы обжитую избу-рубленку у речки Большой Коран. Направились за поселок, к излуку речки Мунжа. Здесь, обнесенная жердяной изгородью, перед нами предстала новая изба. Антонине, дочери Трофилия Орлова, очень хотелось, чтобы дом соблазнил Агафью.
      – Сделан на совесть. К тому же вокруг – никого. Так?
      Потом Анисим Никонович познакомил нас со своей «половиной», приходящейся Агафье двоюродной сестрой – Анисьей Парамоновной. Сразу зашел разговор про то, в каких условиях лесует Агафья. Быстро отыскалось Агафьино письмо о том, что бывший бурильщик Ерофей, ее кум, «НА СТАРОМ СВОЕМ ОБЫЧАЕ» – как при жизни Агафьиного отца Карпа Иосифовича лезет к ней «ОБНИМАТСА ЙЦЕЛОВАТСА». Агафье – сущая мука («Я ЗА ЕТО ЕВО ТЕРПЕТЬ НИ МОГУ»). Агафьина безысходность в том, что запретить Ерофею творить «беззаконие» она не может: он «речи ни принимать, как шиш Антихристов».
      Соболезнуя страдалице Агафье, женщины опечаленно качали головами: некому дать укорот Ерофею. И боялись произнести вслух: с отчаяния Агафья как бы не сотворила чего...
      ...Нашу сводную бригаду, естественно, взволнованную услышанным, Агафья поджидала у лабаза, примечательного тем, что она, когда затеялось Лыковское поселение на Еринате во второй раз (в 1987 году), возвела его одна, между прочим, при росточке в полтора метра.
      – Быв добрый знак к вашему прилету, с самого ранья петух пев.
      На тропе к уступу Лыковской горы-кормилицы, по-лыковски – к «прилавку», мой взгляд зацепился за кое-как сработанный шалаш, явно еще зимний, с верхом не из ветвей, а из прорезиненной ткани:
      – Кому он понадобился?
      – Мине! – Агафьин смех сказал, что, мол, толковать о нем нечего.
      Разумеется, что мне тем более понадобилось вникнуть в шалашовую предысторию, но не тотчас же, а в подходящий час. Для нас что было важно? Анисим Никонович, Анна и Агафья – одна семья. Нам надлежало побыть в стороне, пока родня не склонит Агафью нанонец-то принять жизнь в Килинске, несомненно, с гораздо большими благами, да к тому же под их защитой. Анисим Никонович с Анной устроились у Агафьи, а мы – в избе Савушкина.
      На следующее утро под нашими окнами Анисим Никонович прошагал с удилищем под мышкой. Сердитый. На что? Чуть погодя на дорожке к нашему биваку возле охотничьего зимовья объявилась Агафья. И тоже – как окремнилась внутри! Что произошло?
      Оказалось, ни один семейный довод для воссоединения с Агафьей вне еринатских пределов желаемого результата не дал. В их числе этот: надо немедленно бежать от Ерофея, женатого бородача, не взирающего на то, что Агафьин лоб прикрыт иноческим чином. От переезда отшельница отказалась наотрез:
      – Уйду в горы и замру.
      Настал черед профессора Назарова.
      – Тебя нынче вывозили лесники на Горячий ключ. Сколько же ты пробыла там?
      В представлении Агафьи родоновые ванны, на какой-то срок избавляющие ее от болей в суставах и спине, ничему навредить не могут:
      – Двадесят дней.
      И профессор Назаров, несмотря на то, что научен скрывать свои чувства, шумно вздохнул:
      – По сколько?.. – не договорил: минут.
      – По полсяса. Утром и под вечер, – заметив на лице профессора досаду, в оправдание себе. – Как все...
      Он откинулся на табуретке, убедясь, как ускорилось течение той болезни, для которой нагревание противопоказано:
      – Еще и потому ты не должна противиться уговорам Анисима Никоновича выехать в мир, что наверняка тебе понадобится сделать операцию.
      Попискивали в загородке утята, мерно чакал будильник, и за окном, встречая ветер, растянуто шумел кедр, а Агафья как в рот воды набрала. Лишь улыбалась краешками губ. Но чему? Мысли ее были далеко. Больше всего они припадали к родным могилам у избы на речке Соксу и возле Щек, на Севере.
      Профессору Назарову вроде бы послышалось:
      – Лучше уж здесь, – и чуть погодя, – ...убраться.
      Профессор не вдруг вник в содержание последнего слова. Что оно означало? Умереть? Здоровье отшельницы плохо, но торопить судьбу не надо...
      – Для начала... ну, хоть обследуйся.
      Тут всегда смелая Агафья (бывало – и против медведя) вымолвила, что ей страшно. И хотя в наступательном азарте профессор пообещал взять Агафью под личную опеку, применить обезболивающие средства – она будто лишилась слуха.
      Едва ли кто из нас спал в ту ночь, силясь додумать, действительно ли так непобедимо велик Агафьин страх перед больничной койкой, переживая, что опять переговоры о переезде с Ерината ни и чему не привели. Утром мы поднялись пасмурными, хотя солнце по-осеннему спешило отдать остатки недополученного света. Распаковали предназначенные Агафье подарки, но, наверно, можно представить, с каким настроением: руки у всех опустились.
      Не поскупились на Большой земле. Швейцарская фирма «Цептор» не пожалела жаровню для выпечки хлеба, сковороду, а также флагшток с автографом. Академик-целитель Александр Дерябин к своей книге о том, как помолодеть, приложил целый набор лекарств с обещающей этикеткой «Виватон».
      – Это се? – ткнула Агафья пальцем в барометр от Валентины Будылиной...
      Что не поместилось на столе. Александр Коновалов положил на обе скамьи, на ближайший пенек и травянистый взгорок: от своей жены – превосходное постельное белье, валенки с калошами Валентины Есиной из Чебоксар, ее же отменный отрез на платье, поверх него – шерстяной платок Татьяны Дементьевой, малый устав от журнала «Церковь», медикаменты Всероссийского Красного Креста, одинцовские очки при лупе художника Виктора Костика, – подарки от редакции «Труда», всего не перечислить. Анисим Никонович Тропин, как во все предыдущие приезды, привез таежный мед.
      Агафья принимала свалившееся на нее богатство по-деловому. С боязнью, не забыть бы записать на бумажку имена дарителей, чтобы не один раз помолиться за них: «Спаси, Господи, и помилуй создания свои».
      За чаем мы прикинули, что сделаем в первую очередь. Агафья отправилась к Еринату: закончить сооружение загородки для ловли рыбы – сурпу. И мы гурьбой высыпали на галечный берег. Запиливали пазы в козлах для «ног». Сплавляли бревна-слеги. Плели из палок решетки-запуски. Наработались до мозолей. А еще предстояло подвесить полку под мешки с мукой, поднять крупу на избушку-курятник, сколотить новые сени, напилить дров.
      Точку нашему многодневному «субботнику» поставил гул от вертолета. Мы нехотя оставили свои занятия, потянулись и рюкзакам. А мне до укладки своих походных пожитков еще предстояло записать на пленку ответ на вопрос: в связи с чем Агафье стало мало рубленки, уже второй по счету? – Может, ей мнилось, что в шалаше, где не раздевалась. была менее доступна для Ерофея? И другая загадка не меньше занимала меня: почему Агафья при ветряке с лампочкой в двенадцать вольт освещалась лучиной?
      Разыскиваю Агафью.
      О том, насколько далеко зашли Ерофеевы домогательства никогда бы не вообразил. Агафья рассказала о них с дрожью в голосе. И такое, что слова ее не смогу воспроизвести для широкой аудитории. Проще получилось насчет выхода из строя ветровой энергетической установки. Опять тот же Ерофей!..
      – Он подключил к батарее свой приемник, сто-то сгорело в железной коробке. Проводок, – излила жалость Агафья. Потом – про отказ радиобуя. – Не сработав.
      – Скажи, что было до твоего включения радиобуя после возвращения с Горячего ключа?
      – Я не видела. Но Ерофей едак... Ругавса: к чему тебе радиобуй, выбросить ево надо...
      Александр Коновалов вручил Агафье, как обычно, опробованный радиобуй, да еще с охранительной лентой Коспас-Сарсат поверх разъемных болтов. Агафья взяла его, раздумывая, где у ней потайной уголок. Все. На прощание она произносит благодарность по-старообрядчески:
      – Бог вас спасет!
      Улетали мы с тяжелым сердцем...
      * * *
      В октябре мне прислала письмо красноярский художник Эльвира Мотакова. Вскрыл его. Батюшки-светы, вырезка из газеты «Красноярский рабочий»! Ловлю строчки: «...из города Абазы... давний и преданный друг семьи Лыковых Ерофей Седов» намерен «навестить Агафью». Что мне привиделось после? Да, Агафье уготована нежитовица. А еще вспомнилась строка из Ерофеева письма: «Повязали меня с этим семейством!» Что она вмещает в себя: только усталость от зимовок один на один с Агафьей? А может, и осознание, как после похмелья: кем он стал – не жертвой ли?
      4 ноября 1994 г.

>>