Таёжный Тупик
<< Агафья в белом плену >>
Лев Черепанов
О жизни Агафьи Лыковой знают сегодня многие. Но мы вновь возвращаемся к ее судьбе – эта женщина стала для нас примером выживаемости в запредельных условиях.
Не налегке ехала Агафья Лыкова лечиться на Горячий Ключ. Чего только не взяла она с собой: еду (самую простую, конечно), посуду (в большинстве берестяную), одеяло собственных трудов... И сверх всего – топор.
Но его-то зачем? Когда я спросил ее об этом, она, не имея времени сказать, что на диком курорте он нужен для заготовки дров, показала взглядом на загодя напиленные чурки.
Под угором, на сухой косе речки Еринат, исходил грохотом вертолет. Командир его все чаще бросал обеспокоенный взгляд на туман, угрожавший закрыть собой все выходы из каньона. Надо было поторапливаться. Агафья, не привыкшая пользоваться услугами приезжих, согнулась катить чурки к вертолету. Я взял их на плечи, но только для того, чтобы избавить Агафью от тяжкой работы. И она, как бы подтверждая, что то и надо было мне сделать много раньше, молча забросила себе за спину мешок с сушеной картошкой и, не оглядываясь, пошла по тропочке вниз.
* * *
На Еринате у Агафьи уже дважды побывал заместитель директора Международного фонда милосердия и здоровья А. Коновалов. И не гостем. По-мужицки засучив рукава, он подготавливал Агафьино хозяйство к зиме: чистил картофельное хранилище, пилил дрова, ставил загон для козлят... Короче, не чурался намозолить руки. А потом, возвратясь в Москву, постоянно справлялся, как складывается житье-бытье старообрядческой пустынницы, увенчанной в женском монастыре Чадралыг, что в Туве на Ка-Хеме, зеленой лентой инокини.
В начале этой зимы А. Коновалов встревожился оттого, что Агафья опять одна, вокруг ни души, поселилась на Горячем Ключе принимать радоновые ванны, чтобы поуменьшить радикулитные боли в суставах. Приблизился срок возвращения больной на свою вотчину. Мучаясь от мрачных предчувствий, Коновалов навел справки. На Горячий Ключ никто не летал! Минул месяц – никаких новостей.
– Денег на вертолет нет, – известил Москву заместитель главы Таштагольской администрации В. Макута.
Не нашлось их, сколько требовалось, и на Агафьином счету в Москве. Припомнив, с чем собиралась обычно Агафья на дикий курорт, я принялся подсчитывать, чего она раньше лишится: съестных припасов или дров?
Не припомню, через сколько дней по Российскому радио передали информацию о том, что в Кузбассе перед Новым годом будут региональные выборы. Чуть позже сообщили, какой толщины снег накрыл Западные Саяны, с отдаленными селами связи нет. И что следовало предположить? Местным властям для доставки бюллетеней обязательно понадобится вертолет.
Нам уже приходилось летать к Агафье с восточной оконечности Кузбасса – из Таштагола. К тому же заместитель главы администрации этого города горняков бывал на Еринате и, самое главное, не считал Лыковых беспечными Робинзонами. Потому на просьбу А. Коновалова спасти Агафью откликнулся без лишних слов:
– Присылайте к нам своего представителя.
Я быстренько смотался за билетом на поезд, положил в заплечный мешок посылку с лекарствами, восковые свечи из главного старообрядческого храма, книгу для ежедневного чтения в ските, очередное послание Агафье митрополита Алимпия. Отвел самый мягкий угол радиобую – аппарату аварийной космической связи Коспас-Сарсат...
Как всегда, Коновалов был загружен своей работой по макушку (получал какой-то груз из-за границы). И все же выкроил время прийти на вокзал к моему вагону, развернул передо мной солевую грелку:
– Это передайте Агафье взамен Горячего Ключа. Чтобы забыла на него ездить. Нагревается до пятидесяти трех градусов. Одобрена Минздравом. Так что...
Не договорил. Посуровел. Я протянул ему руку на прощание. Мы оба думали об одном: останется ли наша Агафья в живых?
* * *
В Таштаголе я перво-наперво позвонил в аэропорт знакомому метеорологу Н. Боковой. И услышал то, чего боялся:
– Такого у нас не было пять лет. Осенью снег выпал на десять дней раньше, да так и не растаял. Его высота нынче – за полтора метра. За Абаканским хребтом, у Агафьи, снега еще больше.
В районной диспетчерской дежурил мой друг, в прошлом летчик М. Селиверстов:
– Ба, да ты, братец, как щеголь, язви тебя. В ботиночках! – осуждающе воскликнул он.
Меня больше заботило, сможет ли сесть вертолет возле Агафьи.
– Я что использовал в своей практике? Плахи! Зависал, где было нужно, и мой механик подкладывал их под полуоси нашего Ми-4. Да и теперь... если что, я доставлю вас куда скажете, – возбужденно зачастил Михаил Николаевич, как в пору лихой молодости. А после шумно вздохнул: – Эх, Агафья, Агафья. Кажется, твою мать тоже звали Агафьей?
С рассветного часа весь день 28 декабря В. Макута находился в воздухе, а я, купив Агафье валенки, помечал на своей схеме его посадки. И все недоумевал: почему он махнул за Абаканский хребет, в Лыковскую часть Хакасии, без меня?
Настал день выборов. Я маялся в гостинице, когда мне передали: быстрее шагать к почте – там Макута ждет.
Он выглядел довольным:
– Ну, вывез я Агафью!
– Живую?
– Конечно! Представляешь, она каждый день ждала наш вертолет, каждый день старательно отаптывала снег на помосте, чтоб мы смогли сесть!
* * *
29 декабря. Летим!
Над россыпью домишек заброшенного курорта Горячий Ключ вертолет заложил круг, чтобы я увидел, где состоялась полуторамесячная борьба Агафьи за жизнь без какой-либо поддержки со стороны. За краем выгнутого фюзеляжа все было сплошь белое, черное отыскивалось с трудом. Только кое-где на снегу отбрасывали тень поднятые Агафьиными лыжами бровки. Они начинались от норы возле лечебницы и вели к чахлым деревцам – такими не запалишь огонь, они только дымят.
– Чем ты отбрасывала от двери снег? – изумился я, встретив Агафью возле Ерината. Она ничего героического в своих буднях не усмотрела:
– Дак, набила на посох и еще на палку даденую мне ране-то ДВП.
– Что-что?
– ДВП, – так же четко, как в первый раз, выдала Агафья.
– Смастерила пихло. Сама?
Агафье, вообразившей, что для меня ДВП было непредставимо, стало смешно.
Зря я подумал, что она станет жаловаться на кого-нибудь, клясть судьбу. Агафья осталась самой собой – тихой. Притом без тени уныния. Даже в снежном плену не ощутила себя в тупике. Потому что с ней, обыкновенной русской женщиной, был он – Бог.
* * *
Перед моим отлетом Агафья проводила меня в первую избушку к своему подручному по козье-курьим делам Сергею Усику, художнику из далекого Харькова. Я рассматривал его пейзажи в стиле, может быть, Рокуэлла Кента и думал о мере подвижничества. Надо же, он, не таежник, бросил вызов безлюдному Прителецкому нагорью, один одолел сто семьдесят изматывающе горбатых километров. И с какой целью? Запечатлеть окружающую Агафью красоту.
* * *
Согревающий пояс Коновалова Агафья сразу приложила к пояснице. И, наученная прошлыми приездами к ней медиков, приказала передать профессору И. Назарову, что обнаруженная им болезнь дает о себе знать, иногда мешает ходить.
* * *
Прилетев в Таштагол, я чуть не бегом кинулся в библиотеку. Пролистал рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Что поднимало на ноги человека из Южной Калифорнии в жутких условиях осенней нежити? «В нем не хотела гибнуть жизнь, она гнала его вперед».
Я задумался... И заключил, что несчастный друг такого же искателя золота Билла не испытал любви ни к жизни, ни к своему намученному телу. Его почти бессознательное стремление дотащиться до спасительного тайника находилось в пределах физиологического факта.
Раскрыл страницы Экзюпери о катастрофе Анри Гийоме в зимних Андах.
«Ночь в горах пережить нельзя, она превращает человека в лед». Но друг Экзюпери, летчика и писателя, остался жив. Почему? Он боялся, что его семья получит страховку только через четыре года, если никто не наткнется на его труп. Ему понадобились сверхсилы, чтобы выкарабкаться из расщелины, затем пересечь ту лощину, по которой весной его останки мог смыть куда-нибудь бурный поток.
Настойчивые усилия Анри подпитывала духовность, пусть не самой высокой пробы, но, несомненно, заслуживающая уважения. А ради чего оборонялась от смерти Агафья? У нее тоже была семья. Но она вся полегла в землю от инфекций. Просто-напросто Агафья правильно поняла священное писание. В нем «любовь к ближним» и «помощь» – одно и то же.
Когда некий житель Алтая Василий, не оставивший на Еринате о себе хорошей памяти, перед уходом домой через горы попросил у нее ружье, она, несмотря на то, что оно было у нее одно-единственное, отдала его, не колеблясь. Разумеется, медведи не пообещали обходить Агафьину обитель. Чем же отпугивала их? Бряком камешка в консервной банке. А то ударами по железной бочке. Ночью еще и огнем бересты.
Такой вот довелось вырасти в дебрях потомственной крестьянке Агафье. И как не помогать ей из последнего? Тем более что наша духовность возрастает только тогда, когда она расходуется на тех, кто в ней нуждается.
1 февраля 1997 г.
>>