Таёжный Тупик
<< Древнее «Слово» с живого голоса >>
Лев Черепанов

      В поисках «живых» корней русского языка филологи Казанского университета провели уникальный эксперимент. Научную лабораторию для него заменил таежный быт семьи староверов-отшельников в Западных Саянах.
      В нескольких экспедициях к легендарному семейству Лыковых я принимал участие. Помню, впервые собираясь к отшельникам, мы тщательно прикидывали, какое слово избрать для приветствия старообрядцев. Языческое «здравствуйте» их никак не могло устроить. Как, впрочем, и «привет», тоже вошедший в обиход задолго до принятия христианства. Тем более нельзя было употребить кальки с немецкого: «доброе утро», «добрый день», «добрый вечер»...
      Глава семьи, Карп Иосифович, был еще жив. Он-то и поставил все на свои места, произнеся при встрече с улыбкой: – Со прибытием!..
      Тотчас наперед его весело выступил самый молодой Лыков: – В чем мы можем вас поберечь?
      Я со значением посмотрел на своих спутников: мол, каково? И потом с жадностью ловил каждое слово, которое пускали «в оглас» эти люди. Почти русичи.
      Старшая дочь Лыковых Наталья мыла чугунок в заливчике перекатисто громкого ручья и оттуда окликнула отца, чтобы узнать, как сварить нам картошку: – Вцеле? То есть, по-нашему, в мундире? В холодной воде ее руки, конечно, быстро замерзли. «Отерпли», – сказала Наталья. И чтобы они быстрее отогрелись, мне пришлось, как сказали Лыковы, «принять труд», или «понудиться», развести костерок.
      Разговаривая, Лыковы как бы выставляли цветные образные картины. Вечер для них не наступил, а «заявил о своем приходе». Ночь не просто пришла, а «настал ночной быт», «выполнился месяц». После подоспел рубежный срок – «ночи к свету».
      На увиденный ими впервые так близко вертолет они сказали: «Хоромина кака!» Потом попытались спокойно постичь, что же это такое, чисто внешне: «Все одно, что мизгирь (паук), только с ногами на спине». А разузнав, что приводило в движение лопасти, заключили: «Летуча машина».
      Когда у другой дочери Лыкова – Агафьи, единственной, кто из Лыковых здравствует ныне, заболел коренной зуб, она успокаивала его осиновой щепочкой. Боль щепочка сняла. Но зуб «вытрух» – превратился в труху. Уже после смерти отца, после того, как он «убрался», Агафья пожаловалась профессору Красноярской медакадемии Игорю Назарову, что у нее «пуп уходит со станового места». Куда? Врачебный осмотр ответа не дал. Резаный отросток находился, где ему следовало быть, в середине живота. И только позже до нас дошло: младшую дочь Карпа Иосифовича мучила грыжа.
      Долго мы не могли взять в толк также то, что за трава возвышалась у Агафьи на обеденном столике – «русянка». На вкус пряная. Вполне годилась для засолки на зиму. Лишь потом, в Подмосковье, установили, что она – хорошо известная у нас снетка, сныть. Чистотел Агафья называла «крововником», можжевельник – «верецом», черемшу – «колбой»... Между прочим, ни в одном справочнике-определителе не указано, что трава с Агафьиным названием «владимировка» исцеляет от змеиных укусов.
      Пока мы восхищались точностью сохраненных Агафьей Лыковой слов, она, переживая, каково будет гостям выбираться домой через крутые горные хребты, горестно вздохнула: – Тропы-то, поди, заглубились...
      Обнаруженный у Лыковых говор, как можно было убедиться, взглянув на диалектологическую карту России, когда-то бытовал не только на Лене, откуда я родом, а также в срединной части Ангары. Он не кажется изжившим себя. Наоборот, вовсю дышит свежестью славянских просторов. А как обворожительно легок! Кстати, распространяющиеся из забугорья слова не так безобидны.
      От них подлинно русский язык мертвеет вслед за латинским, но совсем в других обстоятельствах, при своем живом носителе – народе.
      Исследователи из Казанского университета, кандидаты филологических наук Галина Слесарева и Валерий Маркелов, натолкнулись на исключительный факт: в лыковской семье соседствовали два говора – северорусское оканье (от отца Карпа Иосифовича) и южнорусское аканье (от матери Акулины Карповны). И еще. Нас очень занимало, почему младшие Лыковы, попросту сказать, гнусавили.
      Игорь Назаров осмотрел полость Агафьиного рта – никаких отклонений.
      Ответ нашли казанцы. Оказывается, в богослужебной практике Лыковы, как по заказу, сберегли византийскую традицию придавать голосом значительность священному слову. Удалось, кстати, найти и фонетические следы прадедов Лыковых на Нижегородчине, под городом Семеновым. К сектантам крайнего толка, к бегунам они никогда не имели никакого отношения.
      Дальше – больше. В научной группе лыковедов появилось предположение, что у Агафьи, читавшей древнерусские тексты с шести лет, речевые органы должны отличаться от наших, поскольку они напрягались иначе. Маркелов изучил Агафьины грамоты и, используя ее начертания букв древнерусского полуустава, переписал отрывки из «Слова о полку Игореве», а также объяснил Агафье содержание отдельных слов. И что же? Агафья прочла эти отрывки из знаменитого памятника древнерусской литературы, на удивление нам, довольно гладко.
      Позже Валерий попросил меня записать на магнитную ленту чтение Агафьей художественной прозы, сказок Пушкина... Выявилось вот что. Агафья читала «Слово о полку Игореве» как причитание. Что чисто интуитивно учла она? Чем окончился поход на половцев русского князя, а также слезы Ярославны на крепостной стене Путивля. Одновременно нашей современнице удалось уловить присущий «Слову» ритм, тональность, необходимый для чтеца замедленный темп. Наверное, именно так читали «Слово» в XII веке.
      Теперь, где бы я ни был, никогда не забываю про существование островка живого древнерусского языка. Представляю: вокруг него празднично-голубоватый кедрач, совсем близко медведи собирают паданки (пробившие наземный мох кедровые шишки). Поверх этой глуши звучат строки неизвестного пока что автора. Без деепричастных оборотов. Без причастий.
      Без сравнительных «как», «вроде», «словно». И с таким нужным призывом – покончить с распрями, чтобы отвести от себя страшную беду – «полонену быти».
      2 октября 1998 г.

>>