Таёжный Тупик
<< Правда о Лыковых >>
Лев Черепанов
О себе Лев Степанович Черепанов пишет так: «Первым из писателей, в 1980-м году, с красноярскими медиками побывал в Западных Саянах у старообрядцев Лыковых, чтобы обезопасить их общение с «прихожанами». Организовал поддержку семьи Лыковых Международным фондом милосердия и здоровья. В газетно-журнальных публикациях вскрывал ложь центральных изданий о том, что Лыковы – «робинзоны», а равноиноческая Агафья еще и «Колумб», будто все они, не смотря на то что исповедовали христианство, жили «в тупике». Мы публикуем материалы, принесенные им в редакцию, с убеждением в необходимости корректно и уважительно говорить о поднятых в них проблемах и с надеждой на продолжение разговора.
«...Психические изменения»
Когда ученые обнаружили Лыковых в тайге, выяснилось, что у них произошли серьезные психические изменения...»
Эта трижды напечатанная фраза дошла до нашей экспедиции с большим опозданием. И почти случайно.
Ученикам шестого класса шестой школы Москвы (номер школы изменен, – Ред.) предстояло освоить в «Граждановедении» Я.Соколова раздел «Человек и общество».
Учитель, рассказывая об уходе Лыковых в тайгу, сначала утверждал (и совершенно верно), что их жизнь по сталинским законам в родовом селище у распаханных лугов была невозможна. Затем он перечислил, какие преимущества были у поселившихся в краю дикой нежити перед Робинзоном Крузо Даниэля Дефо («Тайга – не океан»), И социальная причина в судьбе крестьян Лыковых осталась в стороне, из-за чего получилось, что между лыковским неимоверным хождением по мукам и безоблачным приключением Робинзона допустимо поставить знак равенства. Разговор пошел о том, что-де в отрыве от людей утрачивается «роскошь человеческого общения». Как будто Лыковым довелось поселиться вне Тишей, возле устья Каирсу, на Бог весть каком расстоянии от семей братьев Карпа Иосифовича, его отца, семьи Саночкина, деда Макария и старца Ефимия в чине инока (монаха).
Если содержание урока точно соответствовало тексту «Граждановедения» Я.Соколова, то обращение к неокончившейся Лыковониане оказалось в целом ущербно облегченным. К тому же на долю школьников выпала доля гадать: почему у Робинзона в более худших условиях, чему Лыковых, не «произошли серьезные психические изменения»? Объяснения на этот счет у Я.Соколова не найти.
Мое внимание задержалось также на еще одной фразе в «Граждановедении» Я.Соколова: «...сознание Лыковых серьезно отличалось от сознания других людей». От тех, кто с нормальной психикой, – другое предположить нельзя. И даже по законам логики надлежит заключить, что нынешнее нежелание Агафьи выехать к людям (у Я.Соколова – возвратиться к ним) предопределило расстройство ее психики. Но его, свидетельствую, не было. И нет. В отличие от психически больных Агафья исключительно последовательна во всем. Ни перед кем нос не задирает. Но и ниц не падает. Ни на кого не возвела напраслину. Не сварится. То есть не затевает свары (ссоры). По-сибирски доброжелательна. Каждого прихожанина готова не просто приветить, а сразу напитать.
Уже то, что она сама обеспечивает свое житье, говорит: с психикой у нее полный порядок. Оформлять ее на инвалидность нет оснований.
Что упущено во всех четырех изданиях «Граждановедения» Я. Соколова? Агафья – духовная дщерь возведенного в сан святого известного старообрядца-публициста Аввакума, она живет, подобно инокине, родное верховье реки Большой Абакан принимает за честную Пустынь.
Перед своей кончиной Карп Иосифович не разрешил Агафье выехать к родственникам. И ей прежде понадобится обрести психические изменения, чтобы пренебречь заповедью Василия Великого – не пресекать положенные отцом пределы.
К тому же у проживающей на Еринате Агафьи нет в крови антител против инфекционных болезней (Российская академия наук. Сибирское отделение. Красноярский научный центр. Материалы VIII симпозиума (с международным участием). 10-14 марта 1997 г., т. 1).
На уроках о связях человека с обществом школьникам пришлось бы ограничиться вздорными сведениями учебника, если бы не подала голос ученица Ольга – дочь А.Коновалова, в недавнем заместителя директора Международного фонда милосердия и здоровья:
– А мой папа был у Лыковых. Два раза.
Вечером она все услышанное в классе о Лыковых выложила своим родителям.
– Ну-ка, ну-ка! – обеспокоился отец. – Принеси мне «Граждановедение»...
Он, проведший с Агафьей в трудах и заботах не одну неделю, читал его – и чертыхался. Но, конечно, как воспитанный: не вслух.
Позвонил мне:
– Что обнаружили какие-то ученые, язви их!.. Психические изменения!..
Связываюсь по телефону с автором «Граждановедения» Я.Соколовым. Ни одного ученого, причастного к открытию Лыковых, он не назвал. О том, в чем проявились признаки больной психики у вынужденно лесовавших людей, тоже не нашел что сказать. Сослался на то, что бывает с приговоренными к смерти...
Обращаюсь к невыдуманным ученым.
Слово профессору Красноярского мединститута И. Назарову. Ему, наблюдавшему Лыковых семнадцать лет, ничего не стоило указать на запись в своем полевом дневнике за 15 октября 1980 г.: «Психическое состояние Лыковых нормальное. Они уравновешенны, приветливы, разговорчивы, любознательны, рассуждают логично, непосредственны, как дети (за исключением Карпа Иосифовича), смешливы (особенно Дмитрий и Агафья). Память у всех безупречна (у Агафьи она, как магнитофонная лента). Все хорошо приспособлены к жизни в сибирской тайге».
«О серьезных психических изменениях может говорить только психиатр. В устах другого человека эта клевета, за которую привлекают к судебной ответственности по статье о защите чести и достоинства... Страшно, что Я. Соколов, развивая тему психики, затрагивает сознание Лыковых, подталкивая читателей к выводу, что Лыковы – сумасшедшие люди. А они вполне в своем уме, неотделимы от нашей истории, от уклада Древней Руси и ее живого слова», – откликнулся на мою просьбу высказаться о здоровье Лыковых старший преподаватель Казанского университета кандидат наук В.Маркелов, записавший выразительнейшее чтение Агафьей «Слова о полку Игореве» на древнерусском языке, стих о разгроме Оленевского скита на Нижегородчине, в городе отшельников открывший феномен сосуществования аканья и оконья, установивший по фонетическим следам, откуда пришли Лыковы в Сибирь, объяснивший, отчего у детей Карпа Иосифовича, по нашему сказать, гнусавость. (На самом-то деле она соответствует насаждавшейся среди верующих в средневековье византийской традиции придавать речи во время богослужения особое звучание.)
Сам Я.Соколов Лыковых, как говорится, в глаза не видел. И распял их на лжи не со зла. Он стал жертвой доверия к «отчетам» в печати доморощенных папараццо. Те, приезжавшие к Лыковым ради нескольких строчек в газете, как бы все знали наперед, потому, бывая у Лыковых, не изнуряли себя исследовательским трудом, ничего не проверяли – доверялись на слово.
Допустим: у зарабатывавших себе на хлеб описанием Лыковых психика была безупречной. Но тогда из-за чего у них белое предстало черным? В частности, что Лыковы – фанатики, вера у них неистовая, темная и так далее.
Пробую разобраться.
Что вошло в обычай у пишущего люда? Сгущать краски, закручивать сюжеты. Выискивать мерзость, смаковать грязные подробности. И не брезговать домыслами – в просторечии врать.
А в связи с чем?
Ага, у читателей будто бы возник взрывной спрос на все низменное, не требующее осмысления причин сногсшибательных событий.
Что произошло в нашем ближайшем окружении? – вот что нужно постичь, взяв за точку отсчета лыковское воззрение на ценности бытия и смысл жизни. Отбросить безосновательную параллель: Лыковы и Робинзон, взять для углубленного изучения другую: Лыковы и мы, обещающую открыть глаза на то, что у нас впереди.
Вот что сказал на всемирном конгрессе уфологов о том, что содеяли не худшие представители нашей прессы, Василий Захарченко – поэт, публицист, главный редактор популярного журнала «Чудеса и приключения»: «С легкой руки известного журналиста Василия Пескова крохотную цивилизацию (Лыковых в Западных Саянах – Л.Ч.) назвали «Таежный тупик». Но она не была тупиком. Здесь была высокая мораль, духовное и физическое здоровье, торжествовало трудолюбие и добро, своя, пускай примитивная, но культура. Их духовного мира не поняли. (Не захотели понять – Л.Ч.) Над наивной простотой жизни посмеялись... Что уж говорить о наших будущих контактах с инопланетянами». (Возможны ли они? – Л.Ч.).
Полагаю, не будет лишним мое дополнение к заключающим строчкам В. Захарченко.
Карп Иосифович, опасаясь, не очутились бы среди визитеров лжецы (по понятиям старообрядцев, занимающиеся ремеслом дьявола, дьяволы), расспрашивал меня:
– Песков-то по пути пишет?..
Позже от Карпа Иосифовича, не раз навещавшего бурильщиков после получения зарплаты, я услышал обобщение, произнесенное им с удручающей улыбкой апостола, но никому не в осуждение:
– Жизнь в миру стала богаче, а жить некому.
Невообразимо – как это независимо раздумывавший человек расценил бы недавнюю затею коллегии МВД Хакасии в недельный срок навязать Агафье паспорт. Ей среди медведей (летом) и волков (зимой) он был без малейшей надобности 52 года, нынче – точно так же. Но тем не менее!.. Видите ли, закон есть закон. Хотя он с оговоркой: не применять его к таким, как Агафья, в первую очередь.
Что ли, кому-то вздумалось навестить пустынницу за государственный счет, чтобы во время стоянки вертолета на косе Ерината вкусить экзотику? А может, отличиться «по линии» новой паспортизации? Так или иначе, думаю, стоит выяснить, что больше напомнил милицейский порыв «документализировать паспортом» Агафью: досадный заскок или нечто похожее на первое проявление симптома, приписанного безответным Лыковым в «Граждановедении» Я.Соколова?
Любить – значит помогать
Не налегке ехала Агафья Лыкова лечиться на Горячий ключ, чего только не взяла она с собой: еду (самую простую, конечно), посуду (в большинстве – берестяную), одеяло собственных трудов (связанное из козьего пуха). И сверх всего – топор.
Но его-то зачем?
Когда я спросил ее об этом, она, не имея времени сказать, что на диком курорте он нужен для заготовки дров, показала взглядом на загодя напиленные чурки...
Тогда же под утором, на сухой косе речки Еринат, во всю исходил подторапливающим грохотом вертолет. И Агафья должна была посчитаться с тем, что командир его, ожидая ее, все чаще взбрасывал обеспокоенный взгляд то на туман под вершинами гольцов, то на выход над каменным каньоном к пока что чистому поднебесью. А она, не привыкшая пользоваться услужениями приезжих, воздерживалась попросить меня подтащить чурки к винтокрылой машине, надеясь на то, что я был на Горячем ключе и знаю, что на нем для обогрева курортных лачужек с жердяными нарами и столиком под пропыленным оконцем без привозных дров не обойтись. Наконец, когда Агафья согнулась катить чурки к вертолету, я взял их на плечи, но только для того чтобы избавить Агафью от тяжкой работы. И она, как бы для того чтобы подтвердить, что то и надо было мне сделать много раньше, забросила себе за спину мешок с сушеной картошкой, а затем, не оглядываясь, пошла по тропочке вниз, представляя, как будет страдать в течение всего полета от беспощадно крутых запахов авиации, но, правда, не так долго, минут 15-20.
* * *
На Еринате, у Агафьи, уже дважды побывал заместитель директора Международного фонда милосердия и здоровья Александр Коновалов. И не гостем. По-мужицки засучив рукава, он подготавливал Агафьино хозяйство к зиме: чистил картофельное хранилище, на равных с каждым в бригаде пилил дрова, ставил загон для козлят... Короче, не чурался никакой работы. А потом, возвратясь в Москву, постоянно справлялся, как складывалось житье-бытье старообрядческой пустынницы, увенчанной в женском монастыре Чадралыг, что в Туве на Ка-Хеме, зеленой лентой инокини.
В начале этой зимы Коновалов встревожился от того, что Агафья опять так же со своим достатком поселилась на Горячем ключе принимать родоновые ванны, чтобы поуменьшить радикулитные боли во всех суставах, а вокруг нее не было ни души.
Приблизился срок возвращения больной на свою отчину. Мучась от мрачных предчувствий, Александр Коновалов навел справки. На Горячий ключ никто не летал. Ниоткуда.
Минул месяц. Никаких перемен к лучшему в бассейне Большого Абакана, обжитого Лыковыми, не произошло.
– Денег на вертолет нет, – известил Москву заместитель главы Таштагольской администрации Владимир Макута.
Их, сколько требовалось, не нашлось также на Агафьином счету в Москве. И я, припомнив, с чем собиралась обычно Агафья на дикий курорт, принялся подсчитывать, чего она раньше лишится: съестных припасов или дров?
Это, конечно, еще как подействовало на Коновалова:
– Надо, Лев Степанович, искать хоть какой-то выход...
Не припомню, через сколько дней, Российское радио передало информацию о том, что в Кузбассе перед Новым годом будут региональные выборы. Чуть позже оно же сообщило, какой толщины снег накрыл Западные Саяны, с отдаленными селами никакой связи. И что следовало предположить? Местным властям для доставки бюллетеней обязательно понадобится вертолет.
Нам уже приходилось летать к Агафье с восточной оконечности Кузбасса – из Таштагола. К тому же заместитель главы администрации этого города горняков бывал на Еринате и, самое главное, не считал Лыковых беспечными робинзонами. Потому па обращение Александра Коновалова спасти Агафью откликнулся без лишних слов:
– Присылайте к нам своего представителя.
Я быстренько схватил билет на поезд, вернулся домой – положил для собственного обозрения то, без. чего мне нельзя было ехать: посылку с лекарствами, пук восковых свечей из старообрядческого храма, книгу для ежедневного чтения в скиту, очередное послание Агафье Митрополита Московского и всея Руси Алимпия...
Естественно, что самый мягкий угол в своем вещевом мешке должен был достаться аппарату аварийной космической Коспас-Сарсат.
Как всегда, Александр Коновалов был загружен работой по самую макушку (получал какой-то груз из-за границы). И все же он выкроил время прийти на вокзал к моему вагону, развернул передо мной купленную для себя солевую грелку:
– Это передайте Агафье взамен Горячего ключа. Чтобы забыла на него ездить. Нагревается до пятидесяти грех градусов. Одобрена Минздравом. Так что... – не договорил. И, припомнив, чего больше Агафье от родоновых ванн, пользы или вреда, заметно посуровел.
Я протянул ему руку на прощание.
Мы оба думали об одном: останется ли наша Агафья в живых?
* * *
Само собой, что в Таштаголе я перво-наперво позвонил в аэропорт знакомому метеорологу Н.Боковой. И не удивился тому, что ее как будто кто надоумил, о чем я спрошу:
– Такого у нас не было пять лет. Осенью снег выпал на десять дней раньше, да так и не растаял. Его высота нынче больше Агафьиного роста – за полтора метра. И морозы под сорок. Связано это с високосным циклоном.
В районной, диспетчерской дежурил мой друг, в прошлом летчик Михаил Селиверстов:
– Ба, да ты, братец, как щеголь, язви тебя. В ботиночках! – осуждающе воскликнул он, – А знаешь, как было... – И рассказал припечальную одиссею экипажа Ан-2, вынужденно севшего далеко от трассы. – Летчики тоже так были экипированы. И, чтобы не отморозить ноги, они обрезали у меховых курток рукава...
Меня больше заботило – сможет ли сесть вертолет возле Агафьи.
– Я что использовал в своей практике? Плахи! Зависал, где было нужно, – и мой механик подкладывал их под полуоси нашего Ми-4. Да и теперь... если что, я доставлю вас, куда скажете, – возбужденно зачастил Михаил Николаевич, как в пору лихой молодости. А после шумно вздохнул: – Эх, Агафья, – И, глядя на меня, добавил: – Кажется, твою мать тоже звали Агафьей?
* * *
С рассветного часа весь день 28-го декабря Владимир Макута находился в воздухе, а я, купив Агафье валенки, помечал на своей схематической карте его посадки. И все недоумевал: почему он махнул за Абаканский хребет, в лыковскую часть Хакасии, без меня?
Настал день выборов. Мне передали в гостиницу быстрей шагать к почте, у ней на машине Владимир Макута.
Он выглядел довольным:
– Ну, вывез я Агафью!
Это было для .меня столь неожиданно, что я не учел его настроение:
– Живую?
– Конечно, конечно! Представляешь, она каждый день отаптывала снег на бревенчатом помосте для вертолета!..
Позже Владимир Макута обронил как будто случайно – не для меня:
– Вообще-то и такая мысль давила меня: «Вдруг застану Агафью мертвой...»
И, видимо, не желая, чтобы у печального события было на одного свидетеля больше, он и воздержался накануне позвать меня в полет на Горячий ключ.
* * *
Двадцать девятое декабря. Летим!
Над россыпью домишек всеми заброшенного курорта Горячий ключ вертолет заложил круг, чтобы я увидел, где состоялась полуторамесячная борьба Агафьи за жизнь без какой-либо поддержки со стороны. За краем выгнутого фюзеляжа все было, как на гравюре, сплошь белое, черное отыскивалось с большим трудом. Только кое-где на снегу отбрасывали тень поднятые Агафьиными лыжами бровки. Все они начинались от норы возле лечебницы и вели к чахлым деревцам – только для дыма.
– Чем ты отбрасывала от двери снег? – Изумился я, встретив Агафью возле Ерината, более чем раньше испитую, с припухшими подглазьями.
Она ничего героического в своих буднях не усмотрела.
– Дак, набила на посох и еще на палку... даденую мне ране-то ДВП.
– Что, что?
– ДВП, – так же четко, как в первый раз, выдала Агафья.
– Смастерила пихло. Сама?
Агафье, вообразившей, что для меня ДВП было непредставимо, стало смешно.
Я изготовился включить диктофон в надежде, вдруг Агафья начнет жаловаться на кого-нибудь, клясть судьбу. И зря. Она осталась сама собой: тихой. Притом без тени уныния. Даже в снежном плену при всех нехватках не ощутила себя в тупике. Потому что с ней, обыкновенной русской женщиной, был он, Бог.
Перед моим отлетом Агафья проводила меня в первую избушку к своему подручному по козье-курьим делам Сергею Усику, художнику из далекого Харькова. Я рассматривал его пейзажи в стиле, может быть, Рокуэлла Кента и думал о мере подвижничества. Надо же, он не таежник, бросил вызов безлюдному прителецкому нагорью, один одолел сто семьдесят изматывающе горбатых километров. С какой целью? Запечатлеть окружающую Агафью красоту.
* * *
Согревающий пояс А.Коновалова Агафья сразу приложила к пояснице. И, наученная прошлыми приездами к ней медиков, приказала передать профессору Игорю Назарову, что обнаруженная им болезнь дает о себе знать, иногда мешает ходить.
* * *
По прилету в Таштагол я чуть не бегом кинулся в библиотеку. Пролистал рассказ Д.Лондона «Любовь к жизни». Что поднимало на ноги человека из Южной Калифорнии в жутких условиях осенней нежити? «В нем не хотела гибнуть жизнь, она гнала его вперед».
Я задумался... И заключил, что несчастный друг такого искателя золота Билла не испытал любви ни к жизни, ни к своему намученному телу. Его почти бессознательное стремление дотащиться до спасительного тайника находилось в пределах физиологического факта.
Раскрыл страницы Экзюпери о катастрофе Анри Гийоме в зимних Андах. Он летел в Аргентину, когда Американская авиакомпания отказалась направить в нее свой самолет с почтой.
«Ночь в горах пережить нельзя, она превращает человека в лед». Но друг Экзюпери, летчика и писания, остался жив. И почему? Он боялся, что его семья получит страховку только через четыре года, если никто не наткнется на его труп.
Ему понадобились сверхсилы выкарабкаться из расщелины, затем пересечь ту лощину, по которой весной его останки мог смыть куда-нибудь бурный поток.
Настойчивые усилия Анри подпитывала духовность, пусть не самой высокой пробы, на уровне симбиоза, но несомненно заслуживающая уважения. А ради чего оборонялась от смерти Агафья? У нее тоже была семья. Но она вся полегла в землю от инфекций.
Просто-напросто Агафья правильно понимала Священное Писание. В нем «любовь к ближним» и «помощь» – одно и то же.
Когда некий житель Алтая Василий, не оставивший на Еринате о себе хорошей памяти, перед уходом домой через горы попросил у нее ружье, она, несмотря на то что оно было у ней одно-единственное, отдала его ему, не колеблясь.
Разумеется, что медведи не пообещали обходить Агафьину обитель. Чем отпугивала их Агафья? Бряком камешка в банке из-под консервов. А то ударами по железной бочке. Ночью – еще и огнем бересты.
Такой вот довелось вырасти в дебрях потомственной крестьянке Агафье. И как не помогать ей из последнего? Тем более что наша духовность возрастает только тогда, когда она расходуется на тех, кто в ней нуждается.
Январь 1999 г.
>>