Таёжный Тупик
<< С Алтая на Алатау >>
Василий Попок
Под пологом из солнца
Разлепляю закисшие глаза и не сразу соображаю, где я нахожусь.
Болят натруженные за ночь бока. Подо мною что-то вроде булыжной мостовой, и я извернулся между ее буграми, как тот самый горьковский уж. Впрочем, нет, не уж. Ибо уж – зверь тонкий и изящный, а я тучен и неуклюж. Но все ж сумел, извернулся...
По-надо мною близкая целлофановая крыша. Вся в туманных пятнах и как бы дождевых подтеках. Это я влагу надышал за ночь. Справа сквозь целлофан темнеет зубчатая стена. «Лес», – с натугой думаю я и, удовлетворившись догадкою, скашиваю, сколько могу, глаза налево. С этой стороны ко мне дружелюбно прижался здоровенный рюкзачина из камуфляжной ткани – старый знакомый. За рюкзаком кто-то вкусно храпит. Храп оркестрован вкрадчивым шумом воды – люблю эту булькоту: то чей-то разговор напомнит, а то песней заиграет, только что без слов, одна невнятно спутанная в клубок мелодия.
Солнце щекочет через целлофан ярким теплом. Должно быть, оно и заставило проснуться. «Э, брат! – вдруг осеняет меня и будит окончательно. – Мы же тут, мы же приехали...».
Мы почти в истоке знатной сибирской реки по имени Абакан. Мы прилетели сюда на вертолете из Таштагола. В километре от нас заимка Агафьи Лыковой. Вокруг горы, реки, дремучий лес, где никогда не стучал топор дровосека. Нам предстоит спуститься вниз по реке. Сколько километров – сказать трудно. По карте – около трехсот. Фактически – ежели учесть прихотливость абаканского русла, извивающегося, словно уж (опять этот уж!) по тесной долине, плюс неизбежные блуждания по протокам, плюс обносы буреломных завалов, то и все пятьсот наберется.
Мы – это пятнадцать человек туристов. Семеро кемеровских, а остальные новокузнецкие. Или наоборот: восьмеро новокузнечан, остальные из «северной столицы Кузбасса». В начальниках у нас запсибовец Саша Михайленко. Мы подружились прошлым летом, когда делали Транскузбасский переход в честь 35-летия ЗСМК. Из тогдашней компании в нынешнем походе, правда, только трое – у студентов Новокузнецкого «педа», которые бродили с нами прошлым летом, дипломирование, у народа постарше разные неотложные дела – один большую должность получил, у другого очередной ребенок родился, у третьего...
Ах, да ладно жалеть.
«Прошлогодних» из кемеровчан двое: я и многоопытный водник по прозвищу Мудрый Егор. Он действительно мудр. Вам и не приснится объем его мудрости. Или, по крайней мере, эрудиции. Он может с одинаково глубоким знанием дела рассуждать о ламинарности и турбулентности применительно к водному потоку, о различиях форелевых и карповых рыб, он с легкостью цитирует Монтеня и Хармса, Астафьева и Маркеса, он поет песни раннего «Аквариума» и позднего Высоцкого. Он умеет сбивать самолеты (служил после университета в ПВО), добывать уголь (был главным механиком шахты), чинить любые телевизоры (одно время подрабатывал этим делом, да и сейчас иногда берет в руки паяльник – неохота, мол, «терять руку»). А еще варить брагу из ягод, ловить и солить рыбу, ставить костер при любом дожде, никогда не мерзнуть, ходить босым по береговым булыжникам и прочая, и прочая – я вообще не представляю, чего он не умеет на этом свете.
Кроме того, он мой друг, и это, согласитесь, характеризует автора с самой положительной стороны.
Другой кемеровчанин (друг моего друга и значит мой друг тоже, что добавляет нижеподписавшемуся самых лучших черт), по авторитетному мнению российских водников (надеюсь, авторитета Михаила Колчевникова, чемпиона России, под чьим руководством в 1970-е годы были осуществлены первопрохождения нескольких сибирских рек шестой, высшей категории сложности, включая грозный алтайский Чулышман, вам будет достаточно), один из самых талантливых людей, когда бы то ни было державших в своих руках катамаранное или байдарочное весло или гребь классического плота.
Он чует воду, как натасканный пес куропатку. Он любил и любит риск – когда впереди ревет суперпорог и надо зайти ювелирно точно в проход между скалою и камнем (пятнадцать сантиметров вправо – напарнику камнем обрежет ногу, а полметра влево – затянет в подскальный карман и перемелет в фарш), у него повышается температура до 39 (специально измеряли на Чулышмане, как «до того», так и «после того» – после градусник показал 36,6), от него пар идет, он весь кипит и видит только порог – вся жизнь там, на этих двухстах метрах сливов, камней, «бочек», пены и круговерти. Нынешними временами ему нечасто удается вырваться на волю – слишком большая и серьезная на плечах работа, но в подвале его двадцатиоконного директорского коттеджа стоит готовый к бою катамаран, и в этот подвал, на этот катамаран он иногда заявляется посидеть и подумать о чем-то, кроме дела...
Водницкое прозвище этого человека Данило-мастер. Он скромен, потому что большой человек в кузбасской индустрии и не хочет лишний раз «засвечиваться» – ему, кстати сказать, осточертела публичная жизнь, по крайней мере, он так говорит обо всех этих делегациях, депутациях, экскурсиях и интервью, только меня он еще терпит – должно быть, потому что не пристаю и предпочитаю видеть его не за столом промышленного бюрократа, а просто за столом или, что лучше, за костром.
Остальные кемеровчане – молодежь. Один из них – сын Данилы, другой – его друг. Парни неизбалованные и в высшей степени толковые и надежные. Особенно Андрей – молчаливый, крепко сбитый и выносливый, как «БелАЗ». В долгом водном походе впервые.
Как и Юлька – студентка спортфака Кемеровского индустриально-педагогического колледжа. У нее вообще все впервые: настоящая тайга вокруг, чистейшая река, из которой, представьте себе, можно пить, черпая ладошкой, ночи в палатке (зачетные курсовые выходы на природу не в счет). Она примеривает весло по руке, изумленно взирает на этот лес, на это неимоверное солнце, на горы, столпившиеся вокруг и, по ее словам, малость «тормозит», не в силах переварить комом на голову свалившихся впечатлений.
Она опомнится где-то через недельку: загорит, как шоколадка, перестанет ворчать («Надоело все, домой хочу»), подмазывать губы, выходя утром из палатки, с аппетитом станет жевать черствые хлебные корки (дома и в голову б не пришло, что это так вкусно), у нее напрочь исчезнет страх перед рекою («А ниже Абакан широкий?» – спрашивает она первые дни с ясно читаемой мыслью, мол, выплыву или нет) и при входе в порог (ну, не чулышманские и не чуйские это пороги, конечно, максимум «тройка» им цена, но для новичка и это очень серьезное испытание) у нее явственно будет подниматься настроение. Короче, пошла Юлька на Абакан юнгой, а пришла полноправным матросом.
Последний по счету кемеровчанин – Леха. Он мой напарник.
Напарника надо жалеть и поддерживать в походе. Терпеть его промахи, не раздражаться слабостям, уважать причуды. И все это я нес на себе целых две недели. А сейчас склонен высказать ряд претензий.
Во-первых, Леха, нельзя называть Данилу-мастера так, как его называет Егор, – Доней, даже если в Таштаголе под вяленого харюза ты выпил доброго пивка. Похлопывать по плечу ветерана позволяется отнюдь не каждому, только равному. Барнаулец Женя Кудряшов, ты его помнишь, прямо говорит, кто его может называть Мыкой, а кто нет. А Данило человек деликатный, только глаза пучит на эдакую наглость.
Впрочем, Леха, пройдешь речек сорок – поймешь и такие тонкости. А пока это только вторая твоя речка. Тем не менее, пора, Леха, научиться вязать катамаран – это уже твоя вторая речка, соображай быстрее – ты мне так стремена поставил, что воткнуть в них ноги можно лишь когда пятки вперед.
Как капитану судна мне было стыдно перед народом – не ветеранское и не капитанское дело перевязывать раму после матроса, ветеранское дело – умно морщить лоб и цедить советы, а рук черной работой не пачкать. И не ссылайся на Егора – у него метода такая, ухмыляться в бороду и поощрять любую дурость, мол, обожжется человек раз-другой и сам поймет, что к чему. А углепластиковые дуги на моей палатке ты доломал окончательно, поэтому мы и спим сегодня «на воле», ведь это ты выводишь рулады «храповицкого» с того краю целлофановой крыши, завтра ж придется воспользоваться гостеприимством Егора – он пока один в своей таежной «квартире».
Остальные претензии я сообщу при личной встрече. Но вообще-то, Леха, ты мужик нормальный, компанейский, работящий, выносливый и, я бы сказал, вполне самообучаемый, только вот (еще одна претензия) слишком любишь фотографироваться – и у меня, и у Сашки Михайленко ты через кадр в самом героическом виде. Ну да ладно, со мною ты еще, может быть, поматросишь.
Про новокузнечан я знаю мало. Вот коллеги – Надя и Лариса. Что тут сказать? Во-первых, журналисты, а во-вторых, женщины. Или лучше наоборот: сначала женщины, потом журналисты. Обе черты самые положительные. Добавлю: певуньи. Я так старался подпевать романсу «Ой да вечор, да не вечор мне малым-мало спалось...», что охрип навсегда.
Мужа Ларисы зовут Саша. Он сапер. Шесть командировок в Чечню, контузия, орден Мужества. Здоровенный, без малого двухметровый мужичина весом в центнер с гаком. Привез с собою запас сигнальных ракет и время от времени выстреливал их, попугивая медведей (эти места самые медвежьи на всем белом свете – следы настоящих здешних хозяев изобильны на каждой речной косе).
Душа компании, с готовностью удовлетворявший наш естественный интерес к «горячей точке». Всякие журналистские писания про войну (день где-нибудь в тылу, а «понту» на трех вояк) после Сашиных рассказов кажутся пресными, как валенок, и правильными, словно жизнь по уставу. Книги бы писать с таких людей, как он.
В матросах у Саши Сергей – сын другого Саши, нашего руководителя. Студент, как и вся остальная молодежь. И если кто-то скажет, что молодежь хуже, чем мы, я рассмеюсь ему в лицо.
Сергей не курит и не пьет, крепок и гибок, как стальной тросик, почтителен к отцу и внимателен к старшим, а в тайге, как дома.
Абсолютно свой в команде с самой первой секунды знакомства еще один запсибовец Андрей – громогласный «колбит» (так, по его словам, называют себя старожилы Казахстана, откуда он родом).
Мощно сшитый, он ворочает плавниковые бревна (костер постоянно требует пищи), как спички.
А это еще два новокузнецких Александра – Александр Первый и Александр Второй (Михайленко, стало быть, Александр Великий, поскольку всевластный глава нашего похода). Оба с Запсиба.
Большой опыт пеших походов. В долгом водном – впервые. Не первой молодости, но крепки и надежны. Александр Первый родил афоризм про «кемеровский коммунизм»: так он назвал мешанину кружек, ложек и чашек первых дней – своя посуда обычно где-то теряется, и приходится пользоваться первой попавшейся...
Который «Второй» – фанатик видеосъемки. У него при себе «Sony» и какой-то неисчерпаемый и неперезаряжаемый аккумулятор, хитрым образом присоединенный к видеокамере. Снимает все, что шевелится, как-то рискнул залезть на сухостойную кедрину, увенчанную орлиным гнездом, – птенцов задумал запечатлеть.
Впрочем, он снимает и все, что не шевелится: реку, озера, горы, лес. Здесь есть что снимать, если сказать правду, – пейзажи просто роскошные, и все блестит, сияет, светится. Словом, живет.
...Высовываю голову из-под целлофана. Солнце лупит в глаза. А из-за зубчатой лесной гряды темно-фиолетовым краем наезжает туча.
Крупные капли, будто шестидюймовые калиброванные гвозди, вонзаются шляпками вниз в серебряную струю Абакана. Дождь явно ненадолго. Но надо переждать.
География окрестностей
Про «Таежный тупик», где живет Агафья Лыкова, уже столько написано и напридумано, что боюсь оказаться неоригинальным. Про ее отшельничество тоже рассказано немало и с большими преувеличениями.
Конечно, девица она мужественная (что девица – настаиваю, она к монашеству склоняется, а замужем быть не довелось). Ведь жила после смерти родных одна в лесу (говорят, родителей и братьев унес завезенный сюда грипп – не вынесли неведомой заразы таежники, не оказалось у них иммунитета, как, например, от энцефалитного клеща), а ну-ка попробуйте! Но и гостей за такую вот отшельническую жизнь у нее перебывало немало. Хоть общество открывай «Личные друзья Агафьи Лыковой».
Кстати, нечто подобное существовало в Таштаголе. Одно время сердобольные парни из треста «Таштаголшахторудстрой» (и с ними газетчик Володя Шелков) летали каждую весну копать Агафье огород под картофель, а каждую осень – готовить дрова на зиму. Геологи (их брошенная база ниже по Абакану километрах в пятнадцати, напротив притока Каирсу, – тут, кстати сказать, открыто и оконтурено железорудное месторождение Волковское) построили ей дом вместо убогого родительского, возвышающегося на полтора метра на землей и крытого колотыми повдоль кедровыми бревнами и корьем.
Вернее, даже два дома построили. Участие в их строительстве принял бывший буровой мастер Ерофей. Заядлый охотник и рыбак, он знал Лыковых и гостевал у них задолго до сенсационного открытия староверской заимки Василием Песковым. (По секрету рассказывают, что чуть было не завязался у них с Агафьей душещипательный роман, как в фильме «Титаник», да, видно, не судьба).
В одном из построенных геологами домиков сейчас Ерофей и живет, ковыляя на деревяшке – потерял в долгих странствиях по свету ногу.
Третий (вернее, четвертый, если считать с родительским жилищем) домик, что у самого уреза воды, поставил заезжий художник. Его же рук – новый лабаз на берегу. А самого художника здесь теперь нет – не вынесли табачного мужиковского духу-запаху Агафья и ее сестры во Христе, задумавшие основать вдали от людей монаший скит, вынудили уйти гостя, чтоб не случилось какого соблазну. Художник отступил на геологическую базу, там перезимовал в тепляке, а потом с оказией убрался на Большую землю – то ли по реке с рыбаками иль туристами, то ли случайным вертолетом.
Сейчас Агафья опять одна. Если, конечно, не считать Ерофея. И новопришедшей товарки, которая, подозреваю, тут ненадолго.
Остальным Христовым сестрицам, видно, не пожилось – ушли в мiр.
(Это не опечатка, именно так в традиционном российском правописании значится «мiр» в значении «все люди, род человеческий» в отличие от слова «мир» в смысле «спокойствие и согласие», одинаково с ним звучащего и узаконенного для грамматики после великой русской революции. А жаль – невозвратно пропало хорошее слово).
Но в покое, повторяю, ее никак не оставляют. Сюда едут туристы-сплавщики, охотники и рыбаки, просто любопытствующие люди. (Мудрый Егор, подвыпив вечерком, вдохновенно наврал у костра, что не так давно в «Таежный тупик» залетали чернолицые африканцы, так Агафья в ужасе убежала в горы. «Да ты что?» – изумились наивные слушатели. И с удовольствием поверили).
Да она и сама, похоже, покоя этого уже не хочет. Охотно приглашает в дом. Показывает старопечатные книги. Демонстрирует утварь. Угощает хлебом из русской печи (он у нее нескольких сортов – в один, к примеру, добавляется картошка). Передает приветы знакомым. («Аман Гумирович – хороший человек», – говорит нараспев, поминая визит кемеровского губернатора). Правда, фотографироваться избегает – по староверским понятиям, запечатленное человеческое лицо – сущий грех, лик может быть только святым – Божьим. (Попутно сказать, именно из-за этого у нас нет ее свежей фотографии – исподтишка снимать посовестились).
Год или два тому пара междуреченских ребят, исполнивших мечту жизни – Абакан, расспрашивали Агафью о том, о сем, включая международную обстановку, и получили в ответ довольно здравые суждения. «А что такое доллар, знаешь?» – спросили они Агафью, желая все ж поставить таежницу втупик. В ответ, рассказали междуреченцы, отшельница хитро улыбнулась и показала парням бумажку характерного светло-зеленого цвета...
В Агафьиных кладовых полно всякого запасу-припасу. Понятно, растительного – крупы, мука, никакой тушенки, она вегетарианка, из животного употребляет лишь козье молочко да рыбу, которую ловит по осени специальным снаряжением – заездками, браконьерским, в сущности, способом, но ей – можно, тем более что рыбинспекция сюда не забирается – шерстит народ начиная с Малого Абакана.
Спускающегося октябрем с верховьев Ерината харюза набивается в ее вентеря, буквально как селедок в бочку. Так что держаться она тут сможет до второго Пришествия.
Собратья по вере навещают Агафью редко. По ее поводу среди староверов немало разногласий. В частности, предосудительным считается, что Агафья и крестившие ее родители принадлежали к «беспоповцам». Канонические староверы – «поповцы», у них всегда община и главный ее член – священнослужитель, обычно, впрочем, «нештатник», совмещающий свое «поповство» с мiрскими делами.
Говорят, иногда тут бывает Агафьина родня, какой много в Горной Шории и прилегающих староверских заимках Горного Алтая, – прилетает с оказией, но только та из родни, что не считает за грех лететь по воздуху железной машиной-вертолетом. Впрочем, в «Таежный тупик» есть старая тропа – из горноалтайского райцентра Турочака сюда километров полтораста. Раньше ходили – пять лет тому мы застали у Агафьи турочакского парня Василия, которому «в послушание» было заказано помочь сестре по вере. Василий пришел пешком и перезимовал на Еринате, а осенью ушел в мiр. Ему кончилась отсрочка в армию, староверам же положено стоять за Русь. Надеюсь, наш знакомец не пропал на войне – на той, на первой, на чеченской...
Из Кемеровской области сюда намного ближе, чем из административного центра Хакасии – города Абакана. От Таштагола всего час на винтокрылой машине. Именно кузбасские геологи из Южсибгеолкома, кстати сказать, разведывали Волковское рудное месторождение.
Возможно, когда-нибудь здесь возникнет поселок вроде Каза или Мундыбаша, который будет добывать руду для новокузнецких металлургических гигантов. Как сейчас эту руду добывает Абаканский рудник в Абазе, входящий, напомню, в холдинг ЗСМК.
А пока тутошние места практически не заселены. Официально плотность населения – два человека на квадратный километр.
Неофициально – никого. Или почти никого. Ну, Агафья с Ерофеем на Еринате. Еще пара мужиков бомжеватого виду на устье речки Коэтру.
Говорят, что живут здесь уже три года, а раньше у них была изба на абаканском притоке Аскачаке.
Вид у мужиков, конечно, колоритный: бороды, староверские кресты на грудях. Однако не отказываются от чаю и курева.
Разговорившись, просят продать водки – соскучились, дескать. Хоть за деньги, хоть за рыбу – лишь бы бутылочку. А староверы-то не пьют «казенную». Им можно, да и то по большим праздникам, только бражку-медовуху. Ну, кое-кто употребляет «сахарку» – то есть брагу, сваренную на сахаре. И никто не курит и кипяток на «поганой травке» не пьет. Разве что травяной настой, брусничную воду да отвар целебной чаги.
Оттого, может быть, настоящие староверы крепки и духом, и телом. И зубы у них, как у Агафьи, все целые до глубокой старости. Ну, малость сточенные. Оба мужика с Коэтру, однако, беззубы и выглядят глубокими дедами. Между тем они младше Агафьи Лыковой, которой полста лет с мелочью. И никакие, конечно, они не староверы – осьмиконечные кресты для экзотики: на Коэтру нередко забрасывается денежный народ – погулять, пожрать изобильной рыбы и дичины. Тамошние поселенцы, насколько понимаю, услуживают им, снабжают лесными деликатесами и рассказывают страшные истории про дремучую тайгу и таежные чудеса расчудесные.
Короче, не показались мне эти ребята. Ненастоящие они, самоварное золото. И им от нас ничего не отламывается. Правду сказать, водки-то нет, только «НЗ» на крайний случай, а рыбу Мудрый Егор и его молодая команда пока ловят успешно, и мы едим ее во всех мыслимых видах: вареную, соленую, жареную и просто сырую.
Но я отвлекся от географии.
«Таежный тупик» – это и есть самый настоящий тупик. Выхода отсюда нет ни на юг, ни на запад, ни на восток. Была тропа когда-то по Еринату через южный отрог Шапшальского хребта, там, где он подходит к хребту Абаканскому, на речку Кыгу, впадающую в южный залив Телецкого озера. Да потерялась та тропа в горах, перестали по ней ходить.
С востока и юго-востока «Таежный тупик» заперт хребтом Карлыган – одноименцем горного массива, с которого берет исток наша Томь. А с Карлыганом стыкуется Западный Саян, отрезающий верховья Абакана от республики Тувы.
Все дороги в эту сторону кончаются невдалеке от поселка Таштып – районного центра, к которому формально относится территория «Таежного тупика». Дальше только тропы. Одна довольно торная – из Тувы, вдоль Западного Саяна и Карлыгана на речку Бедуй, приток Абакана, где находится знаменитый Горячий ключ, лечащий, как утверждают, от всех на свете болезней. Несколько троп выходит из Горной Шории – вдоль рек Консу и Иксу, на устья Беже и через перевал Минор – Коныя. От Коныя в принципе можно выйти на Еринат – так ходил к Агафье послушник Василий. Однако эту тропу тоже давно не торили...
Рекою лодочники из городка рударей Абазы забрасывают курортников на Горячий ключ. В большую воду можно проехать дальше – вот и наши знакомцы с Коэтру ухитрились забраться на свою заимку моторной лодкой.
Постоянно, повторяю, в верховьях Абакана не живет никто.
Слишком суровые тут места. Почв, пригодных для земледелия, практически нет – у Агафьи несколько соточек огорода, удобряемого чем придется – в ход идет все, от козьего помета до перегнившего дерева и листвы.
Лето здесь короткое. Так называемая «зеленая весна» (разгар весны, когда появляются листья на березе) начинается во второй половине мая, после двадцатого числа. А желтеет береза ровно через три месяца...
«Таежный тупик» – одно из самых мокрых мест на белом свете.
Количество осадков – до полутора тысяч миллиметров в год. Дожди в этом «божьем урыльнике», кажется, не прекращаются ни на один день (я пятый раз на Абакане, и только нынешним августом тут более или менее сносная погода, зато в реке воды мало – совсем обмелел Абакан). А зимою выпадают многометровые снега – ни пройти, ни проехать.
Контраст со степным Абакано-Минусинским краем, который был заселен тысячи лет назад и утыкан памятниками ушедших культур, словно подушечка для игл. Всем эти места напоминают родной Кузнецкий Алатау – и характером гор, и влагой, и лесной растительностью – ель с лиственницей, кедра да береза – и даже таежной живностью: это следы марала, это северного оленя, а тут прошли «мишка» с «машкой», а по-над рекою парит сокол-рыболов скопа, а по отмелям бродит черный аист. Ну, прямо ты где-нибудь на Мрассу или Кии, только никаких следов человеческой жизнедеятельности – ни порубов, ни сенокосов по берегам, ничего.
И до ближайшего жилья, до Абазы, добрых десять суток пути...
Спешите видеть мiр!
Сегодня начинается сплав и я, побывавший на Абакане несколько раз, вроде как лоцман.
Однако мое лоцманство – мнимое. Лоцман должен вести по фарватеру, а фарватера на верхнем Абакане нет: река ежегодно меняет русло, сметая береговую линию и намывая в былых протоках островки и галечные косы. Я ориентируюсь по ущелью, которым бежит Абакан. Вот слева вверху показалась гольцовая гряда. Вернее, даже не голец еще, а яркая зелень альпийского луга перед ним. Куда-то сюда, между прочим, Агафья Лыкова ходит за диким луком и готовит его на зиму.
Где-то близко приток – шумливая речушка, падающая из поднебесья сверкающим каскадом водопадов. Ориентир помню: справа и впереди, в створе долины должен появиться Шонхыр – господствующая высота этих мест, более 2800 метров. А близко слева – мощная осыпь. Я на нее пару лет тому залезал, прямо под козырек горы, которая, собственно говоря, сыпется мало-помалу.
Тут местами, где осыпь закрепилась, растет волшебная ягода «казырган» – что-то вроде красной смородины, только в спелом виде она – черная.
На осыпи меня укусил клещ. Было дело в разгаре августа. Одно утешение – все говорят, что тут, в чистых таежных местах, энцефалитного клеща нет. Он только у нас – там, где человек много и сильно нашалил своей самоубийственной деятельностью.
Вот знакомая скала в реке – остроконечный камень, напоминающий накренившуюся пирамиду. Только раньше скала была в основном потоке, ее приходилось старательно объезжать, а теперь стоит посреди намытого рекою острова. Струя ж абаканская мчит мимо...
Верхнее течение богато неприятностями. Если внизу, ниже плеса Тиши, Абакан неопытному воднику опасен порогами (их довольно много: Карбонак, Томский, Гордей, Огневка, Курчеп, Кызас и другие), то здесь ухо востро надо держать из-за буреломных завалов.
Вот наш катамаран подносит под торчащую из берега «расческу» – замытую мелким галечником лиственницу с обломанными пиками ветвей. Мы проскальзываем под ней почти благополучно. И все же на память остается царапина на брюхе и «почиканная» майка.
Жаль майку – это сувенир с прошлогоднего транскузбасского похода...
Таким манером мы пробираемся по завалам несколько дней. Больше пешком, чем на веслах: то проводка вокруг завала, то обнос, то осторожный проход, больше табанишь, чем вперед гребешь, рядом с плотно спрессованным штабелем смытого с берегов леса. Судно, где капитанит запсибовец Александр Первый, с маху влетает под завал.
Первая травма – повреждено колено. Первый становится пассажиром.
Понятно, постоянно приходится беречь катамаранные баллоны. Но разве убережешься от ощетинившихся острыми, обглоданными водой ветвями топляков. Обшивка трещит. Рвется плотная кордовая ткань.
Вооружаюсь цыганской иглой с большим ухом и штопаю баллоны капроновой ниткой.
Катамаран отныне в шрамах, как старый вояка.
Перед этим здоровенным завалом останавливаемся на ночевку.
Чтоб его обнести, а это метров сто, надо разгружаться. Поскольку солнце уже заполдень, решаем не суетиться лишний раз.
Опять рыбалка. Мелочи нет. На наши мухи прыгают ровные, граммов по триста харюзы-«петушки». Иногда цепляется солидный «черныш», польстившись на яркую приманку.
Чистим, аккуратно откладывая потрошки, и солим впрок. А потрошки – харюзиную печенку, отчищенный желудочек (для хрустика), завязки будущегодней икры (это как-то называется, но забыл, как) – кладем на сухарик. Сверху несколько крупинок соли.
Рядом ставится кружка с «мариинской» – немного, «граммов семь», исключительно «для запаху».
Волшебное блюдо! И ему меня научил, естественно, всезнайка Егор.
Потом мы остановимся близ пойменного озера. Таких озер рядом с Абаканом (когда он выйдет из своей верхней каменной «трубы») много. Однажды, помню, мы заходили на озеро Старушечье, оно же – Сорожечье, потому что там много этой рыбы. На этот раз стоим на Окуневом.
Озеро совсем близко. Сто метров вверх от стремительно мчащейся реки, столько же вниз по лесу, как бы через естественную дамбу, и открывается безмятежная озерная гладь. Зубчатая стена леса и небо отражены в его зеркале. К берегу причалены плавучие моховые островки с малиновыми клюквенными глазками. Из прибрежной тины торчат причудливые коряги. В мелких, прогретых солнцем заливчиках спят метровые щуки.
Вода тут такая же чистая, как в Абакане, ил только у берегов, и дно сложено из камней. Видимо, это абаканская старица. Дно быстро уходит вглубь – вода сразу загадочно темнеет. Тут у нас очередная рыбалка. Можно даже бросить сеть.
Рыба ловится. Хорошая рыба. В самом-то Абакане живет рыбья элита – все больше харюзы да ленок с тайменем, стал попадаться последнее время (встречные лодочники говорили) сиг, наверное, спустился из материкового озера Кара-Коль, что в горах, километрах в двадцати от реки, там он жил уникальным эндемическим видом. В Окуневом поселился рыбий пролетариат: гегемон окунь, простушка сорога, надежа рыбака карась и вездесущая нахалка щука. Самая рыба для ухи. Жаль, правда, что ерша нет.
Тут у нас отдых. По-туристски – дневка. Потом предстоит утомительный бросок через плес по имени Тиши. А дальше разделимся на две группы: часть народу, в том числе и я, уйдет вперед – нам надо спешить, дома ждут, а остальные еще поживут на воле...
Путь от Тишей не раз пройден. Абакан здесь без сюрпризов.
Положено быть порогу – вот он, порог. Надо появиться повороту – появляется, когда следует. Однако маловодье. На Озерной (так называется место, где в Абакан впадает речка, вытекающая из Кара-Коля) сгрудились абазинские моторки – не пускает Абакан их наверх, ломает винты о камни. Проходят лишь маломерные суда с водометными двигателями.
Ниже по течению мы находим обломки лодки – нос застрял между камнями, а корму унесло километров на пять вниз. В очередной раз не повезло кому-то – время от времени мы проходим мимо скал, на которых стоят памятные пирамидки. Не доходя до абаканского притока Оны, на крутом повороте вправо, где поднялись из струи мощные камни (местные лодочники зовут их «бородавками»), на берегу сразу четыре памятника. Два года тому было три...
Непростая река Абакан, фамильярничать с собою не позволяет.
Дружит только с опытными и осторожными. И тем удивительней было встретить здесь деревянный плотик. На нем человек семь. Двое вообще «мелочь пузатая», максимум пятиклашки. Двое тоже школьного возраста, а еще двое вроде повзрослее.
Только один бесспорно взрослый человек, который оказывается Еленой Павловной, новокузнецкой учительницей. Двадцать пять дней назад они пустились в путешествие в Горную Шорию. Прошли из поселка Мрассу через перевал Консинский разлом (наняв лошадку у шорцев – груз перевезти). Потом речкой Консу сплавились в Абакан и плывут потихоньку себе – ни весел, ни гребей, только шесты...
Данило-мастер осудил группу за то, что пренебрегли техникой безопасности, мол, хотя бы спасательные жилеты надели б. И тут же восхищенно заметил: «Вот из кого настоящие водники получатся!» – вспомнил юность, когда шли на дальние реки, таща за собой самодельные фанерные байдарки. О пуховых спальниках слыхом не слыхивали, палатки – роскошь. Был бы кусок брезентухи да фуфайка, а выспаться можно и у костра. Даже на еде экономили – зачем тушенка, если есть кормилец лес и кормилица река...
Встреча с подрастающим поколением настроила нас, если можно так выразиться, на лирико-дидактический лад. Мы задались вопросом: «Почему нас так тянет в неуют промокшей палатки, в комариный звон, в риск (он всегда есть, сколь бы опытен и бывал ты ни был) дальних таежных походов? Ведь повсеместно в качестве стандарта хорошего отдыха принят комфорт курортного отеля: теплая постель, кондиционер, бар с пивом и – по новым временам – со стриптизом. Ну и всякое такое прочее.
Одна знакомая дама как-то заявила мне с раздражением: экономный ты, мол, «бабки» жалеешь, вот и поешь про комариный рай и «малую родину» – помрешь, а ничего слаще морковки не ел.
Где-то правда – об экономии. За кордон, однако, пару раз выбирался – еще при советской власти. За путевку, не считая проезда до Москвы, плачено было полторы месячных зарплаты. И это в простую «демократическую» Болгарию. На Солнечном берегу один не то серб, не то хорват расспрашивал, сколько, мол, тебе надо работать, чтобы съездить сюда. Получилось два месяца с неделей.
Нынче, думаю, работать для той же Болгарии надо еще дольше. А выход с рюкзачком за город на полтора дня станет значительно дешевле.
И все же правда об «экономии» отнюдь не вся правда. Если поход дальний и долгий, нормальное снаряжение – хороший спальный мешок, удобная и легкая палатка, с толком подобранная всепогодная одежда и обувь плюс рюкзак и иной походный реквизит – станут в два болгарских или кипрских сезона. Ежели поход горный (про альпинистов и скалолазов вообще молчу), то лишь на фирменных, «буржуйских» веревках, специальных ботинках-триконях, клиньях да крючьях разоришься. Водник, решивший пересесть с самодельного камерного плота, скажем, на каяк или рафтовую лодку-paddle, весь затылок до крови исчешет, прицениваясь – тут суммы улетают за две тысячи «баксов». Изрядно облегчит семейный бюджет покупка изопренового, теплого и надежного гидрокостюма (нормальные водники не по Томи плавают, они выбирают горные речки, то есть очень холодные), а такой, даже отечественного производства, стоит без малого десять тысяч рублей.
Ну, конечно, снаряжение копится не один год. Помаленьку – нынче палатка, на тот год спальный мешок с ковриком... Как правило, всякое снаряжение коллективного пользования: сегодня ты у меня котлы «скопытил», завтра я у тебя самоклееный и самошитый катамаран с алюмиевыми лопастями – под весла.
В былые времена самодеятельный туризм находился под профсоюзной опекой. Всяческие клубы имело каждое мало-мальски приличное предприятие. Славились, к примеру, туристские общества «Азота», «Химпрома». Тренер Дулепов, работавший на «Карболите», вырастил несколько поколений байдарочников. Данило-мастер, к примеру, из их числа.
Сейчас кемеровские химические предприятия мало того, что частные и, следовательно, экономные, как я, к тому же, все чохом, банкроты. Им не до туристов уже лет десять. Однако зуд дальних странствий и интерес к родному краю в людях живы. Так что походы, дальние и ближние, остались уделом энтузиастов.
Таких, как, например, кемеровчане Леонид Шитиков или Сергей Павлов. Не первый десяток лет они регулярно вывозят малолеток-школьников на Томь и Тайдон: учат товариществу, уважению к природе, выживанию в достаточно сложных условиях, закаляют пацанов физически и морально. Материальную базу для таких походов они создают сами: клеют катамараны, покупая отчасти на школьные, отчасти на свои деньги материал, а умелец Шитиков наладил с помощью ребят производство весел – они, отмечу, у него лучше, чем самая фирменная «фирма»...
И все ж на себе большой воз не вытянуть. Даже хороший топор означает хорошие деньги (полторы тысячи стоит «фирменный» в туристском отделе кемеровского магазина «Олимпиец»). А еще нужна компактная, но эффективная пила, добрый нож в ножнах, не помешает набор карт, компас и бинокль или монокуляр. Для памяти – фотоаппарат, хотя бы простая «мыльница». Куда без набора удочек и спиннинга. Пригодится уловистая сеть. Полезно иметь нечто стреляющее. Если не карабин или дробовик, то хотя бы набор сигнальных ракет – сибирские леса все еще по праву медвежья «вотчина».
И, естественно, нужны «бабки», «прайсы», «тугрики». Без них никуда не уедешь, никуда не улетишь и вообще с голоду загинешь. И с «бабками» – главная сложность: скоро по второму и по третьему разу пойду по знакомым – по состоятельным людям, по хозяевам и генеральным директорам выпрашивать спонсорскую помощь и возьму все, что дадут, – крупы, тушенку, растительное масло (спасибо кафе «Ноградское»), деньги (благодарность ассоциации «Облкемеровоуголь»), спирт для сугрева (поклон ОАО «Мариинский спирткомбинат»)...
Однако времена все же постепенно меняются в лучшую сторону.
Например, устроитель нынешнего похода по Абакану (как и прошлогоднего – через Кузбасс, с юга на север) Западно-Сибирский металлургический комбинат. Генеральный директор его Рафик Сабирович Айзатулов живейшим образом принимает участие в подготовке экспедиций и подведении их итогов и разделяет заботы «турья». Прошлым годом в Новокузнецке была устроена фотовыставка, посвященная нашему походу, нынче, надеемся, будет еще одна.
На Запсибе накапливается своего рода «банк данных» о маршрутах, пройденных как когда-то, так и сейчас, и создается главное – материальная база будущих походов.
Подчеркну – больших походов-экспедиций, а не просто «маршрутов выходного дня» с купаньем-загораньем и непременной пьянкой. Это суррогат активного отдыха и не прикосновение к природе, а насилие над ней. Только дальний, многодневный поход приводит к стойкому чувству, что ты, горожанин, вовсе не «венец творения», как самонадеянно думаешь о себе, ты даже не хозяин Земли – ты непрошеный гость. Настоящие хозяева прячутся в непроходимой чаще, летают в недосягаемом поднебесье, таятся в серебристой мишуре перекатов.
Вот этот полосатый шмель, обрабатывающий заросли белоголовника, более свой на белом свете, чем ты, топчущий прибрежную гальку рифлеными подошвами вонючих кроссовок.
С годами, впрочем, приходит уважительная осторожность во время гостеванья на «чистой земле» (это староверское выражение).
Бывалый походник не рвет цветы для секундной утехи – это и в голову ему не приходит. И для костра выбирает мертвую сушину. А в рюкзаке носит металлические колышки для палатки – чтоб не «косить» каждый раз молодой подрост.
И вот когда наплаваешься, находишься, накарабкаешься по скалам, тогда начинаешь ощущать, где-то на клеточном уровне, свое родство с мiром, куда пришел. По осознании этого родства ты, конечно, еще не зверь рыкающий, не орел парящий, не быстрая рыба в холодной струе и даже не молчаливое древо, но все ж, как говаривал воспитанник волчиной стаи Маугли, ты с ними «одной крови». Ты – младший брат природы. Непутевый, не умеющий себя вести и вообще происшедший от беспардонной обезьяны. Но все же родственник ей – могучей и беззащитной, терпеливой и жестокой.
...Последние часы у костра. Запаханная десятичасовой греблей молодежь храпит в палатках. А мы сидим, пьем чаек. Вот уже «вторяк» запарили. Завтра с утра будет Абаза. Через ночь – Новокузнецк. И быстрый путь домой, в городскую квартиру. Туда, где комфорт, где все провоцирует на лень и ублаготворение человечьих слабостей.
Авось выберемся еще куда-нибудь через год. Еще не вечер.
23 августа 2000 г.
>>