Таёжный Тупик
<< Антитупик >>
Лев Черепанов
Эту рукопись писатель Лев Черепанов прислал из подмосковного Одинцова не в редакцию газеты «Красноярский рабочий», а в Минусинск — нашему старейшему собкору Афанасию Шадрину. «Не удивлюсь, — написал он, что она будет отвергнута «Красноярским рабочим». И не огорчусь. Однако хочу знать ваше отношение к ней. Есть ли у вас намерение куда-то пристроить её?»
Афанасий Артемьевич передал рукопись, точнее – копию её, в редакцию. Ни на чём не настаивая. Зная, видимо, что я уже слегка дружен с Василием Песковым, и портить эту дружбу не захочу.
Почти два года «Антитупик» пролежал на моём рабочем столе. И только сейчас я решил опубликовать его на редакционном сайте. Каждый, кто прочитает рукопись, волен сделать свой собственный вывод, прав автор или не прав.
Владимир Павловский, главный редактор «Красноярского рабочего».
«Мне кажется, – сказал Лев Николаевич Толстой, – со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения... Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать что-то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни». (А. Б. Гельдзенвезер. «Вблизи Толстого», мемуары. М., 1959, с. 181).
После странствий по Сибири, задолго до встречи со мной, Пескову вздумалось одарить меня почётным, конечно, званием его друга. («КП», 1983, 4 сентября). Затем ему, видно, подумалось, что обо мне надо сказать больше. Песков оповестил, что я «оставил о себе у Лыковых хорошую память» («КП», 1985, 2 октября).
И как надлежало мне поступить?
Для нас, сибиряков, оттуда, из отчих далей, всегда звучит наказ: «Если встретится тебе человек (хоть кто!), поторопись сделать для него что-то приятное, ибо от кого ты узнаешь, свидишься ли с ним на какой-то тропе ещё раз?»
«Оказалось, Песков совершенно не знает сибиряков: ни их быта, ни манеры разговаривать», удостоверился, читая его «Таёжный тупик», алтайский краевед Тигрий Дулькейт. (М. Литературная Россия, 1990, 4 января).
Я был обязан стать для Пескова третьим плечом. У нас, в Сибири, «в сонном царстве», по-старому, на что-то неизвестное для него открыть глаза. Объяснить. Растолковать. Помочь вникнуть...
Между глаголами «узнать» и «познать» – дистанция огромного размера. Для кого она настолько гладкая, хоть кубарем ступай? Не для тех, кто что-то узнаёт и во всю пользуется знаниями не своего ума. Чужой ум – не попутчик. Он лишь до порога. Дальше, за порогом, лучше полагаться только на себя. Всё познавать собственным умом. На какой завет опираться, как на посох? На взятый из коллективной мудрости русских: «Только то хорошо, что (на пути к знаниям – Л. Ч.) даётся с одышкой».
Потом мы с Песковым разошлись, как в море корабли. («КП», 21 апреля 1990 года, «КП», 2 мая 1991 года, «КП», 12 марта 1994 года.). Из-за чего?
У Даля есть пословица: «Не люби потаковщика (угодливо во всём потакающего своему другу. И в «сотворении неправд»). А люби встречника (идущего встречь всего, что может стоить твоему другу потери доверия).
Ведь так: «роман, повесть, рассказ» «безо всей правды – не литература» (Солженицын А. И., «Архипелаг Гулаг». М., СП, «Новый мир», 1989, с. 585).
Сделаться потаковщиком всего ведшего Пескова от правды под угор, где столько накопилось угнетающей Россию неправды, для этого мне, уроженцу Сибири, потребовалось бы уйти от порядочных куда глаза глядят. Потерять своё лицо. Жить только для себя. А на роль встречника я – увы и ах! – Пескову не понадобился.
«...У семьи Лыковых два известных летописца – давнишний журналист «Комсомолки» Василий Песков и писатель Лев Черепанов. Правда, давно все наслышаны, что между ними будто чёрная кошка пробежала. На всякий случай мы спросили у Агафьи:
– Правда ли, что Песков с Черепановым совсем не дружат?
– Они друг другу врагами, – не раздумывая ответила она. – Упомянуть при Пескове Черепанова нельзя.
К творчеству того и другого на заимке тоже относятся по-разному. Без критики не обходится, но уважают обоих». (В. Павловский. Путь на Еринат. Красноярск, «Растр», 2003, с. 66).
«...Господи, управи мой ум на творение доброго дела. Хощу глаголати аз, недостойный». (Из молитвы протопопа Аввакума – русского писателя-публициста).
В центре меридианального края, в Красноярске, весть об открытии Лыковой первым ухватил Виктор Коморин – от кого-то из близко знакомых ему геологов в доверительном разговоре, потом он где-то встретился с корреспондентом газеты «Социалистическая индустрия» – бывшим редактором «Красноярского комсомольца» Свинтицким, вроде бы не знавшем, о чём таком написать, чтобы добиться для себя большей чести, а своему хозяину – славы; попотчевать своих читателей сибирской, особенно прельщающей, экзотикой.
Увлекать Свинтицкого съездить к Лыковым Коморину, само собой, не понадобилось. Ему хватило несколько ударных фраз: где настигнут семнадцатый век без использования машины времени; какие открыты люди; во что они одеты; какая у них речь – насколько необычна и что едят, какой хлеб.
– Что ли, не врут – он в самом деле похож на пемзу? – Загорелся Свинтицкий, изумлённо посмотрел на Коморина. – Друг? Об этом надо крупно. В красках. Чтобы достичь сам знаешь что.
Коморин, сумевший – обдуманно или нет – заинтриговать Свинтицкого, на какой-то срок подлил масло в огонь: самоустранился. Замолчал. Не надолго, конечно.
На сборы в дальнюю путь-дорогу Свинтицкому не понадобилось больше дня. Также и на разговоры с абаканцем Журавлёвым.
Наша страна, самая читающая в мире, отовсюду ловила написанное о встречах с инопланетянами и не подозревала, что инопланетяне – вот они, под боком. Эта, пока что не всем известная новость, должна была затмить все придумки фантастов у нас, доморощенных, и за кордоном. Кого не задела бы она, не расшевелила, не заставила бросить всё и самозабвенно заглатывать строчки действительно об очевидном и в наши дни, теперь невероятном. С ног сшибающем. Разве что не по-умному занятых только собой. Круглых идиотов.
Как, почему Коморин, сам газетчик-профессионал, лишил себя возможности сорвать куш – наступил на горло своей будущей песне? Что «поимел» он потом, как приподнёс Лыковых Свинтицкому на блюдечке с голубой каёмочкой?
С неправды начал Журавлёв (что у Лыковых причины для удаления от людей не было – «Красноярский рабочий», 1980, 28 сентября), окончил он своё исследование точно так же – неправдой: что у них представления (детей Карпа Иосифовича – Л. Ч.) о жизни, о человеке рухнули»... В один раз!
Когда семья Лыковых прельстится нашей жизнью вне леса, – это Журавлёву было известно. «Пройдёт не так уж много времени, они (Лыковы – Л.Ч.) вернутся в большой мир» (газета «Красноярский рабочий», 1981, 14 января).
Через три месяца настала весна – «сидение» Лыковых напротив Щёк Большого Абакана и в шести километрах от него, у Соксу, не закончилось. Затем прошло почти полтора года. Настало лето. Свинтицкий напечатал статью о том, что такой-сякой Карп Иосифович упёрся, не хочет сдвинуться с места; снизошёл махровый метафизик – принял от геологической службы то, другое (резиновые сапоги, энцифалитки, топоры, поперечные пилы, рыболовные крючки), а когда дошло до уговоров покинуть сибирский форпост старой веры, «непреклонно махнул (на уговорщиков – Л. Ч.) рукой («Социалистическая индустрия», 1982, 17 июля).
И осенью того года, после уборки урожая, Лыковы как нарочно, вроде бы себе назло, опять не захотели оправдать обнародованное пророчество Журавлёва – что они променяют свою пустынь на город, где столько соблазнов: «невозможно содержать свою душу в чистоте». Что ли, начатое Журавлёвым ночное сближение с Лыковыми за избой под аккомпанимент всёзаглушающего Соксу, полагалось освежить? Повторить его? И непременно с более задевистыми ходами? Намного искусней? Неотразимей? Как?
Семья Карпа Иосифовича, вдохновлённая зажигательными глаголами святого Аввакума, жила тихо-мирно там же, где пустила корни: над Большим Абаканом – на Севере – и у Соксу. В обретённом ею подобии отрадного для староверов Беловодья. Она, как и раньше, с чего б зажировала, но не отвлекала Господа Бога жалобами на ниспосланную судьбу. В полном здравии ума, без слов на сторону, никого не принуждая внять то, во что она крепко уверовала с Божьей помощью, убедительно подтверждала правду на все века: где для тела узко (для него много ограничений – Л. Ч.), там душе простор, с чем не посчитаться – как же это Лыковым было можно?
После выхода в свет «Возвращения» Журавлёв накропал для печати что-то ещё. А идеологический служака крайкома, по Гоголю, кувшиное рыло, не имея инструкций из Москвы, что он мог позволить себе, боясь попасть впросак, а потому, нервничая, хлопнул по столу кулаком: «Хватит!»...
Чего не хотел он? Чтобы о Лыковых появились какие-то ещё известия. И редакторы красноярских газет дисциплинированно вытянули руки по швам. С того дня в Красноярском крае лыковская тема попала под строжайший запрет.
Но выход для умеющих преодолевать всяческие препятствия должен был найтись.
Мои дорожные впечатления из поездки к Лыковым стараниями профессора Назарова появились в многотиражке Красноярского мединститута под рубрикой: «Репортаж писателя». Журавлёв позвонил мне:
– Я собрался на юг, в отпуск. Проездом буду в Москве. Как ты?.. К кому стоит мне постучаться?
В голосе Журавлёва прозвучало что-то почти схожее с тягостным отчаянием, однако не без надежды, хоть и слабой, взять реванш – написать о Лыковых ещё одну статью, ярче предыдущих, для какого-нибудь столичного издания.
Я взял с полки справочники, отыскал для Журавлёва номера обоих телефонов Пескова: в редакции «Комсомольской правды» и дома. Журавлёв обрадовался: выйдет в контакт с удачливым журналистом: всё знающим наперёд и про подводные камни – как они могли быть обойдены...
– Вы-то наверняка тоже не ограничитесь... Ну, напечатанным отрывком. Я имею ввиду, о Лыковых. Обязательно напишите книгу?
Житель Абакана Журавлёв был наслышан: прежде чем писать, я буквально, а не в переносном смысле, примеривал на себе судьбы своих будущих персонажей. Соблюдал себя – уважал тех, кто мог захотеть прочесть что-то моё. Никому не всучал товар с гнильцой. Подпорченный ложью. Подгаженный ею. Вонючий.
Пролог и эпилог к «Таёжному тупику» Песков не писал. Но тот и другой был.
.......................................................................................................................................
В партийной газете Красноярского края Журавлёву под Лыковых отвели чуть ли не четверть страницы. Потом ему без убедительных объяснений отказали напечатать о них что-то ещё.
Справка. Песков Василий Михайлович – с 1930 года. Родился в селе Орлово под Воронежем. Образование – среднее. До переезда в Москву работал пионервожатым, киномехаником, фотографом и сотрудником областной молодёжной газеты. Журналист «Комсомольской правды».
Извещение её главного редактора Воронова. Пескову «выпало счастье рассказать миру о космонавтах»...
Надо думать, не случайно. Перед тем ему удалось зарекомендовать себя. Конечно, в больших делах.
Получил Ленинскую премию, позже – премию Президента России.
Почётный гражданин Воронежа. Его рисованный портрет в одном ряду с Кольцовым, Лермонтовым, Шолоховым...
Чего ни повидал Песков в Европе. Много снимал в ней. Летал в Африку, за Атлантический океан. Не надолго высаживался в Антарктиде. И ещё мало ли где.
В квартире Пескова зазвонил телефон... Песков взял трубку. Начался пролог.
Журавлёв сделал то же, что Коморин для Свинтицкого. Осчастливил Пескова. И, может, с упованием на то, что Песков непременно отблагодарит его. Тот был в фаворе. С ним везде считались. Его было не тронь. Он мог написать поддерживающее предисловие к задуманным Журавлёвым очеркам о Лыковых. Кому-то отрекомендовать Журавлёва. В чём-то ещё, по обстоятельствам, посодействовать. Кому-то отрекомендовать. Помочь Журавлёву. Но ничего вышедшего из-под пера Журавлёва в Москве не появилось.
Журавлёв рассказал Пескову, что он со Свинтицким съездил на юго-восток Хакасии. Там, в Западных Саянах, люди не нашего времени – Лыковы. Они обносились, едят что им Бог посылает. И на чём свет клянут Петра Первого за его приказ «рубить староверам бороды».
Человек с большим стажем профессионального газетчика, Песков, конечно, не растерялся. Путешествие к Лыковым за краем цивилизации принял за подарок. И тотчас решил: он поедет... Куда? В неизведанную им тайгу. И с чем встретится? С неисчерпаемым, как океан, событием. Не на один год. Само собой, его одной литературной зарисовки для газеты, и многополосной, не хватило бы. Он задумал выдать сериал. Под каким названием?..
Когда ему было дознаваться, откуда Лыковы? Что за сияние от их душка, кой веры? Представил: вот радость, Лыковы натурально те же. Как при Петре Первом. Лыковым некуда ступить. Им было как свыше предопределено познать на собственной шкуре тупик, а ему описать его во всех возможных разрезах и снискать известность пошире, на бесконечных пространствах. Уверенный в себе, он предвидел, чего достигнет, чем его слово отзовётся и что утешит.
Вызовы тем, кто поклонялся Христу, поощрялись. Песков увлёкся. И за недосугом, вероятно, не листал книги философ-антиков. А со стороны было некому воспроизвести для него Плотона. Его разрешение врать только врачам.
Не обделённому талантами Пескову было, кажется, яснее ясного, что предстояло ему набрать для притягательного чтива. Где от городского асфальта топать да топать, в сибирской глубинке, на кем только неисхоженных путях там нередко попадают сущие мелочи. Бросовые. Но смотря для кого. Умело обработанные, они на газетных страницах, бывает, сзывая одержимых ничем не ограниченным любопытством, сверкают всеми гранями дорогих бриллиантов. Завораживающе. Легковерных сводят с ума. Да, что ли, только их?
Сознаю: мои раскаяния за то, что я поспособствовал Журавлёву выйти на Пескова, ничего не изменят. Не улучшат «Таёжный тупик». Не перечеркнут его крест-на крест. Но и зажать себе рот, молчать, зная, какой ущерб от «Таёжного тупика» Лыковым, заодно – всему староверчеству, как понимал великий Аввакум, то же, что самому лгать.
Что будет попрано?
В Праге на постаменте памятника святому Вацлаву начертано резцом в назидание нам всем: ПРАВДА ХОРОША ДЛЯ КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА. Она разве увеличивается. Её где ни накрывает ложь, сопутница правды, несущая на своём жале мучительнейшую боль. Как от калёных гвоздей, вбитых, по вере христиан, в злодейски распнутого на кресте Исуса. Спасителя.
Какие ещё слова были сказаны мной Журавлёву, по прошествии стольких лет всё в точности не воспроизвести, Скорей всего, близкие призыву безунывного Василия Тёркина в бессмертной книге Твардовского про бойца: «Как ни худо, как ни лихо» – не вешай голову, «бодрым будь, вперёд гляди». «Враг лютует – сам лютуй». Условие одно: режь правду-матку.
Тогда во мне ещё не улеглось, будоражило беспокойство, вышибая из житейской колеи: не сделал бы ненароком Лыковым что плохое. Не сказанул бы... Глупость у нас бесконечна. Не завалился бы к ним какой-нибудь попараццо с подношением, не озаботясь удостовериться, здоров ли он был. Не меньше, чем оно, это беспокойство, я переживал боязнь: кто-нибудь представит Лыковых безнадёжно отставшими от нас, занявших место впереди планеты всей, как Свинтицкий со своим напарником Журавлёвым, но с большим нажимом. Ни с чем не считаясь. Не сдерживая себя. Как в пальбе на уничтожение в кого-то из классовых врагов. И Лыковы, осознав, не найдут они опору: хотя бы привет или что-то ещё себе в утешение, расстрелянными очередями слов с противным типографским запахом, молча, никого не кляня, пилигримами удалятся опять в какой-нибудь лес принять тяжесть непредсказуемых испытаний. И притом – никого не обвинят, потому что какой мог быть спрос с неимеющих духа – «с живых мертвецов». Увидели: жизнь вне леса стала богаче, у геологов в балках электрический свет, сколько угодно еды, и заморской, во всякую погоду тепло, а жить некому. И высловят, перекрестясь, готовые на всё: «Господи! Твоя воля».
Я, застигнутый Журавлёвым врасплох, перед разговором с ним уже пометил свой путь к повествованию о Лыковых кое-где по своим затесям и, не страшась соперничества, полагал, что во многом удачливый Песков, человек с огромными задатками, Ленинский лауреат, с трогательной нежностью ко всякой твари в природе (он вёл передачи «В мире животных») воздаст Лыковым должное – напечатает свой как обычно прочувствованный и уж, конечно, честный сказ о стыковке как где-то в галактике, нашей жизни, заданной престарелыми жрецами на Старой площади, с запредельными для нас людьми послениконовской Руси, ибо ложь (кто не знает!) оборотная сторона действительности и, естественно, что выхваченные из неё люди на поверку оказываются не теми. И, как всегда, без каких-либо объяснений, почему так. В лучшем случае, упрощёнными, а то и поставленными с ног на голову.
Ясно помню: я старался, во всю силу, не жалел слов – усиливал волю Журавлёва осуществить намерение связаться с Песковым, везде поспевавшим со своим пером. А ещё с высокой проходимостью в печати. И с того рокового для меня дня отношу себя, грешного, в первую голову к виноватым за появление такого «Таёжного тупика», с немыслимыми оскорблениями Христовой веры. О том, что они, Лыковы, какие? Замшелые. Разве только что для краеведческого музея – больше ни для чего.
Настало время начать ЭПИЛОГ для «Таёжного тупика»...
В «Слове от автора» к отдельному изданию «Таёжного тупика» Песковым ниспосланы такие строчки: «Речь идёт о судьбе Лыковых... Похожих тупиков рождалось в прошлом немало, их судьба не выпадала из истории старообрядчества» (Песков В. М. Таёжный тупик, М. Молодая гвардия, 1990, с. 3).
«Не хочется говорить, да нужда влечёт» (Кондратьев А. П. «Протопоп Аввакум. «Житие». Иркутск. Восточно-Сибирское книжное издательство, 1979, с. 114.
Что сделать? Попробовать свои силы (что получится?) исследовать то, что вложил Песков в сочетание «Таёжный тупик». Только правду? Или – что-то ещё?
«Вести из Тупика на конец осени»... (с. 194). Что в этой фразе? «Таёжный тупик – без каких-либо оговорок – географическое понятие. Конец пути куда бы ни было. Дальше не пройти. Не пробраться. Тем более, не проехать. Лучше вернуться. Благоразумней.
Крестьянский поэт Клюев в стихотворении на смерть Есенина написал: «Есть ужас бездорожья»... С ним, с ужасом, как не посчитаться: Кое-кто это так и понял: за Лыковыми – край света. Лыковы на его краю. В той, вышибающей из ума крайности, когда люди накладывают на себя руки.
И вот через восемь лет он, тот же самый Песков, – честь ему и хвала! – осознал-таки, что у него в истолковании «тупика» явный перехлёст. Он отказался от своей заявки на географическое открытие. Его «тупик» – не тупик. Или – не такой уж тупик. Ну, он не близко. Окружён не всегда, только до какой то поры, безопасным лесом. Но для всех доступен. От Телецкого озера до Больше-Абаканского кордона Казарина у притока Бедуй, конечно, не то же, что по шоссе, но вполне сносных шестьдесят километров. (Лит. Россия, 1991, 21 июня. Тигрий Дулькейт. Весна в Киленске. Агафью Лыкову и Тигрия Дулькейта, автора сенсационной статьи с подзаголовком: «Встречи с Агафьей», фотографировал В. Песков).
И, можно представить, Пескову было не до съёмки фотоочерка, когда Дулькейт беседовал с Агафьей. Обращался к былому. Пофамильно перечислил тех, кто исполнял приказы администрации Алтайского заповедника. Следил, не нарушался ли его режим северней Телецкого озера. И там, где обживались новосёлы Лыковы. Категорично отмёл ложь каирцев-бурильщиков обо всём том, что до того, раскрашивая всеми цветами свои подлёты к Каиру, распространял Песков: «Какой тупик, со всех сторон жуткий, познали Лыковы на правом берегу Большого Абакана рядом с ручьём Совсу, грохоча, с большой высоты отвесно падающим в Большой Абакан возле Щёк. Двух, стоящих напротив друг друга скал». Щёчин ?
Делом Пескова было всё стоившее внимания, так сказать, мотать себе на ус. И действительно, под его пересказом Дулькейта появился только один снимок. Важней этого: Песков опубликовал свидетельские показания алтайского очевидца, Делькейта, как ни в чём ни бывало. Без покаяния за то, что окрестности слияния Соктыозека с Большим Абаканом (Туйдаем) и Еринатом он нарёк тупиком безосновательно.
Не держал себя «главный лыковед» (М. Лит. Россия, 1991, 17 февраля) за руку. Писал в «Таёжном тупике» про Лыковых и о том, где их «поместье», что хотел, и затем по закону обратной связи должен был услышать то, чего он, конечно, не хотел. От знающих всё не понаслышке...
Как будто бес попутал не чужого для нашего общества Пескова. Если б было не так, его способностей вполне хватило бы посчитаться с тем, что «каждая ложь заслуживает разоблачения» (А. И. Солженицын).
Искони путь с Алтая пролегал к обеим Лыковским заимкам, у тишинских лугов и у берега Каирсу, равно как и, естественно, обратно, на Алтай. И ни для кого он не закрывался с весны до осени. Пока ни выпадал «неубродный» снег.
Кто про это не знал? Допустимо представить, он, Песков, до его участия в собеседованиях Дулькейта с Агафьей.
Провозглашение Пескова в заголовке опубликованных его «отчётах» о том, что к слиянию Соктыозека и Ерината с Большим Абаканом (Туйдаем) никто пробиться не мог, повисло в воздухе. Причём, без единой опоры. Из-за чего? А что говорит русская пословица?.. «Кто видит только то, что перед глазами, тот везде будет ощущать себя попавшим в тупик».
Всуе написал Песков про ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ ТУПИК. Карп Иосифович на лошади, одолженной ему земляком-соседом Михаилом Новиковым, из Тишей съездил за Акелиной Карповной, своей невестой «из алтайского села» («КП», 1982, 19 октября), не противницу жить отдельно от всех: «веселообразну, любовну» и непритязательную, – как не отметить это? С убеждённостью Анастасии Марковны, Аввакумовой бабы (жены): «Был бы хлеб да мужик, и к лесу привыкнуть мочно».
На Алтай из Каира был ещё один путь – западней Телецкого озера. В обход него. И, что ли, неведомый Лыковым? Нет. По нему Карп Иосифович без каких-либо происшествий ездил на золотой прииск Мрасс, а также в Тулой. Это не чья-то выдумка. Из Тулоя Карп Иосифович для разведения на своих «раздирках» привёз более урожайный картофель (алый) и бронзовую ступку с пестиком. Если бы Песков описал её, то как бы мог не рассказать, откуда она? В перечень Лыковской посуды он внёс каменную ступку с углублением не больше двух третей спички: («КП», 1982, 13 октября). И для чего? А кто поверил бы Пескову, что Лыковы жили в Каире безвыездно, в тупике? Они как будто нигде не могли ничего купить для своей кухни. Или выменять.
В верхней части Большого Абакана, освоенной Лыковым, у его притока Ерината, в Агафьиной избе Песков пожал руку Сергею Усику – самодеятльному художнику из Харькова. Усик «появился снова (на Еринате: у Агафьи – Л. Ч.). И как? Пешим ходом от Телецкого озера. Сто семьдесят километров шёл он десять дней» («КП», 1996, 24 сентября). Как не добавить: не по второму, по третьему, заметьте, пути между Алтаем и Лыковским поселением, о котором, как, наверно, тоже допустимо представить, прежде, до опубликований «Таёжного тупика», не добивался узнать Песков. Не знал.
Восклицание в тексте Пескова («И как!»..) выдало Пескова с головой. Его поразила смелость Усика. Чуть ли ни фантастическая. Усик, не сибиряк с генами первопроходца, «украинский горожанин, через кишащую зверями тайгу без чьего-то сопровождения, в одиночку, с ночёвками под открытым небом, ничего не имея для обороны, совершил геройский бросок. А был ли он таким? Выше планки для обыкновенных людей? Об этом рассказ встреченного мною Усика. «Заблудиться мне было как?.. Нет, невозможно. Я поднимался на очередную вершину, и с неё определял... Видно было, верно ли шёл? Не сбился? К Агафье».
Не только в географическом тупике оказался последователь Свинтицкого и Журавлёва – «гость из Москвы» Песков («КП», 1982, 13 октября), ещё и на путях христианской веры «воздвиг ложь». В подписи Пескова под его снимком Агафьи (Песков В. М. «Таёжный тупик», М. Молодая гвардия, 1990, с, 144) следующие слова: «Совсем одна... (Агафья – Л. Ч.). Причина такого упорства Агафьи никуда не выезжать (с притока Большого Абакана Ерината – Л. Ч.) в наказе отца («Нам с миром неможно»): она и в привязанности к месту, где родилась, выросла. И, возможно, (Агафья – Л. Ч.) ПИТАЕТСЯ МЫСЛЬЮ О СВЯТОСТИ ЖИЗНИ ПУСТЫННИЦЕЙ».
А если Агафья не «питалась» бы названной Песковым «мыслью»... об этой СВЯТОСТИ? Что тотчас произошло бы с Агафьей? Агафья потеряла бы себя. О своей преданности пустыне она говорила почти так, как знающая русскую пословицу: «Ехать куда-то не хитро? Да выехать мудрено».
Посмотрел Песков на Агафьино бытование, вероятно, во всю мощь. Как нигде до того. О-очень проникновенно. И заявил: всё вздор! При Большом Абакане никакой святости. Нет её. Нигде. Ни в чём. И ещё, может, выругался. Не вслух. «Придумают тоже!». Открыл для всех, на какой он позиции. Против чего. С кем.
В Лыковской пустыне, сиречь, в Беловодье, «совершалось славословие Богу». Всё там – «освещение от Бога приняло». И этого Агафье разве было недостаточно, чтобы не как-то, а СВЯТО хранить душевную верность во всём особой для её пяди земли?
Всевышним было положено ей пребывать в пустыне – Беловодье. Она ребёнком, с пелёнок, впитала в себя что? «Блажен, не сканчавый» (Аввакум). Не тот, который начинает наиболее ревностное служение Богу, и не известно, чем оно кончится у него, а тот, который не поддастся на уговоры вернуться в мир – упасть «с высоты разума старопечатных книг». Чему было равно сманивание Агафьи куда бы ни было? Актом немилости. «Никоновой затейкой», близкой «нововводным кобям». Во угождение дьяволу.
Конечно, церковь не в брёвнах, а в рёбрах. Но какой ревностной в вере была Агафья!
Под осень, после зазимка, на Еринате зашла речь: надо ли было срубить курятник? Для кур вполне подошла бы никем не занятая охотничья избушка с загоном для коз. В ней с месяц-полтора жили вдвоём Карп Иосифович и Агафья. На божнице стояли иконы. И Агафья наотрез отказалась переселять своих пернатых в охотничью избушку. Взбунтовалась. Почему? Та избушка с парой нар и жестяной печуркой имела статус намоленного помещения. Освящённой словом Божьим. Не далёкой от святости. Она сохранялась на непредвиденный случай. Где-то ж надо было переночевать призадержавшимся прихожанам!
– Сама управляюсь с курятником, – решительно сказала тогда Агафья и попробовала ногтём острие топора: наточено ли оно насколько требовалось?..
И для кур появилось «жилое её трудов».
Святость для Агафьи была, как обычно, значительней всего. Святостью, обязывавшей быть собой, не взирая ни на кого. Блюсти каноны.
Ниже, в приведённой цитате из той же не случайной подписи Пескова – его определение Агафьи. И, конечно, без права на обжалование. Да если б его кто-то и дал Агафье, куда направилась бы Агафья, кому понесла б свою обиду? Все должны были принять от Пескова: кто Агафья. Ну, к чему было браться за ум: напрягать его извилины: что свято, а что нет? Сказано было Песковым, «китом публицистики» (таштыпская газета «Под знаменем Ленина», 1990, 19 мая): она – Тупик, значит, так и есть. Не может быть ещё кем-то. Не Тупиком. А за ней кто? Все вместе взятые Лыковы с их образом мышления и жизнью падших. Разве они, хоть и в человечьем обличье, не олицетворяют Тупик? Всмотритесь в них. Порассуждайте с собой как-нибудь на досуге.
Что-то побуждает защитить Пескова. Прочесть его текст под его злополучным снимком по другому. Агафья, застигнутая Песковым босой, перепачканной в саже, превосходила городских щеголих, что ни делающих, чтобы кем-то завладеть: накрашенных, завитых, в заграничной упаковке. Она ни в каких обстоятельствах никому не завидуя и никого не осуждая, стояла на чём? На самом существенном в течение всех лет. Чистота душевная значит больше, чем телесная, увиденная Песковым после тушения Лыковым лесного пожара в ягоднике. Ничего не делала, чтобы показать себя какой-то, более привлекательной, – частенько походила на схимницу. Украшала себя только послушанием. И что в ней было от Тупика?
Но тем не менее... В «Таёжном тупике» Пескова... Вот. Пожалуйста. Чёрным по белому – как ни крути... С прописной буквы: Агафья – Тупик. И что, мол, с неё взять? Она далеко не Ванда-провидица. Хотя...
Дальше, чтобы обрисовать Агафью, Песков пошёл обратным галсом: от окарикатуривания Агафьи – к возданию Агафье заслуженной чести. «Агафья не только умна, – она с чувством юмора, умеет подшутить над собой» («КП», 1982, 19 октября). Наверно, такой Агафью увидел Песков после, как Агафья сходила к ручью Соксу умыться.
Далеко разошлись во взглядах Агафья, поклонявшаяся Христу, как все Лыковы, и «вовсе» не веривший в существование Христа Песков («КП», 1984, 25 августа). Но что в этом было такого? Агафье ни к чему были взгляды Пескова, как и Пескову – Агафьины. Они, с направлениями друг от друга, естественно, не соединялись ни в прошлом, ни тогда, как они, Песков и Агафья, оказались друг перед другом. В настоящем. Не могли стать иными. С противоположными векторами. Соединиться в будущем где-нибудь. «Несть сообщения света и тьмы» (Аввакум). И незачем было Пескову начинать судилище над ушедшими далеко в будущее, втолковывать Лыковым, какие взгляды им необходимы. Они, обретённые Лыковыми, были не по нашим достижениям. Но, что ли, поэтому исключалась созидательность в совместной жизни?.. Без отвержения нам ни в чём не вредивших?
Что ли, Агафья, в молочно-грудном возрасте вобравшая староверческие догматы, однажды проснулась бы и перестала верить в то, что Исус – сын Божий? Она всегда была с Богом. Молилась – и Агафьино обожание Исуса крепло. Как ни в ком из нас. (Новый завет. Первое послание Иоанна, гл. 14, с. 15).
Что в воззрении Лыковых было истиной? Пребывая в Боге, любой человек «единаче ходит по пути Господне». Везде. Во всякое время. И когда он, влача горе-волокиту, мается в застенке или ещё где в невыносимо безвыходном положении, не может быть в неодалимом тупике. И ещё Тупиком.
Поклоняющиеся Христу не «заблуждают», ибо Бог для верующих в него «есмь и путь, и истина, и жизнь» (Новый завет. От Иоанна. Гл. 14, с. 6).
«Молитва места не ищет». Обретшим в себе Бога – зачем им был нужен ещё какой-то путь? Именно – вещный? Наезженный кем-то? Выложенный брусчаткой? Под асфальтом? Не к чему было этим, испытанным боголюбцам, искать его начало.
И, чтобы не расшибить себе лоб, не выпускать из поля зрения, через что пролёг? Где кончается? Не понадобилось расспрашивать: на что можно наступить? Что впереди Божьего пути – какие испытания? В каком месте предстоит очутиться? Лыковы свято верили: «Нужен путь – Бог правит» (Аввакум). Нужный Лыковым для духовных обретений. Невыразимо таинственный.
Не было для Лыковых тупика и на ДУХОВНОЙ СТЕЗЕ. Ни в тайге, ни по-за тайгой.
Следование за Богом – это не что иное, как жизнь без ошибок. В каких-то случаях изнуряюще трудная. Но правильная. С согревающей душу надеждой на вечную жизнь там, выше земной – временной.
Разными путями шли по жизни Лыковы и Песков. Они, одухотворённые, невидимым для Пескова, он, не позванный Христом к себе, в глазах Лыковых, неодухотворённый, видимым.
Где для Лыковых было «место пространно», там для него – дальше никуда не ведшим. Обозначенное Песковым двусловием: «Таёжный тупик». С большим значением, чем географический. Неодолимей.
С какой стороны ни смотрел Песков на Лыковых, он, как при навождении, видел: Лыковы – «добровольные робинзоны» («КП», 9 октября 1982 года). Но в разной степени. Наиболее робинзонистой в глазах Пескова была Агафья. Его робинзоном. Освоенная Песковым. Понятая им с кем-то. В «отчёте» об Агафье это подтверждено довольно категорично: «Наш робинзон» («КП», 23 сентября 1988 года).
Нельзя упустить личностные качества Робинзона. Насколько он порядочный? Правдивый? Морские львы, или – сивучи, обитают в северной части Тихого океана. А где они были увидены Робинзоном? На берегу необитаемого острова в Атлантическом океане.
Робинзон солгал.
И не менее существенно, был ли он? Полистаем труды биографа Даниэля Дефо. Это писатель «мог дать достоверный отчёт о событиях, а если не было событий, он мог столь же достоверно выдумать их»...
Исследователями давно установлено: Робинзона, предложенного нам, читателям, Даниэлем Дефо, не было. Робинзон – из обработанного им случайного происшествия. Вне социологии, что очень существенно. Он – плод творческого воображения.
Стоит ли упрекать Даниэля Дефо за публикацию своей версии из жизни спасшегося после кораблекрушения? Его роман «Робинзон Крузо» документальным не называется. А «Таёжный тупик» Пескова с подзаголовком: «Документальная повесть». Как будто она выверена. Точней не может быть. Вся правда.
Перелицовка Агафьи, равная замене её, противницы всякой лжи, на лгуна Робинзона, отделила Агафью от «Таёжного тупика» Пескова. Вычеркнула из него. Агафья с ярлыком «Наш робинзон», могла бы, не моргнув глазом, сказать в угоду Пескову, что из Тишей Лыковых, прежде думающих, куда ступить, позвала никчёмная охота к перемене мест, – коллективизация в Тишах была ни при чём.
По-за «Таёжным тупиком» Пескова остался также Агафьин отец. У него он – Карп Осипович.
Агафья называла своего деда как в Святцах – Иосифом. Шлёт поклоны, если никто не подталкивает под руку, от Карпа Иосифовича и себя. Такие они в письмах режиссёру фильма о Лыковых Сурикову, художнику Мотаковой, дочери профессора Назарова Светлане... Письма в Красноярском литературном музее.
Казанские учёные-филологи Слесарева и Маркелов называют отца Агафьи правильно: Карпом Иосифовичем («Вечерняя Казань», 9 апреля 1990года; «Советская Казань», 9 декабря 1991 года).
Так же, не как Песков, Карпа Иосифовича назвал Карпом Иосифовичем владыка Алимпий. Его письмо в Хакасском краеведческом музее.
Переназванный кем-то Карп Иосифович был в действе Пескова с заглавием «Таёжный тупик», в действительности он Карпом Осиповичем не был. Место Карпа Иосифовича занял взятый откуда-то со стороны Карп Осипович. Прототип Карпа Иосифовича? Не везде. Не во всём. С отступлениями и домыслами. Подлинный Карп Иосифович остался шедшим за выдающимся деятелем староверчества Аввакумом без оступков.
Журналист Екатерина Рыбас насчитала «много несоответствий в том, что пишет Песков и рассказывает Черепанов» («Независимая газета», 17 июля 1999 года). Они и в географических названиях (топонимике). Лыковы жили на Большом Абакане в Тишах, а в «Таёжном тупике» Пескова – ниже Тишей, и не так уж близко от них. Не раз в нём Эринат вместо, как на карте, Ерината («КП», 28 декабря 1988 года). Приток Енисея Ка-Хем Песковым заменён на «Верхний Енисей» («КП», 6 мая 1989 года). Монастырь Максимилы в Туве Чодураалыг у Пескова превращён в Чударлык (Песков В. М. Таёжный тупик, М. МГ, 1990, с. 187). В Таштыпе Юрий Васильевич Гусев – директора несуществующего леспромхоза, а не лесхоза. (Песков В. М. Таёжный тупик, М. МГ, 1990, с. 156)...
Не посчастливилось и Саввушкину, закадычному другу Пескова, попасть в «Таёжный тупик». Песков вывел Саввушкина под вымышленной фамилией. Нет Саввушкина – есть Савушкин. Не генеральный директор Хакасского лесохозяйственного объединения. Подставной тип.
«Таёжный тупик» провозглашён Песковым документальной повестью. И сколько в «Таёжном тупике» несоответствий? Кто это знает? Песков. «Так много, что газетного листа не хватило бы всё перечислить». («Независимая газета», 17 июля 1999 года).
Что не «напечатав» Песков «по своему произволению». (Толстова Г. А. Словарь языка Агафьи Лыковой. Красноярск, РИО ГОУ ВПО КГПУ имени Астафьева, 2004, с. 309).
В цехе нашей пишущей братии хватает неостановимо уверенных в том, что их вдохновлённый труд обречён на бессмертие и можно, сдав его в печать, перевести свой дух, как неимоверно измученным галерным гребцам после швартовки у желанного пирса перед восходом счастья получить увольнение на берег. Среди них не рядовой Песков. Он бросил вызов будущим обозревателям «Таёжного тупика»: «...готов расписаться под каждым своим словом». («Независимая газета», 1999, 17 июля).
Что налицо? Не только уверенность в добротности своего детища – «продолжения его», – ещё и просьба сродни романтическому безумству храбрых: «Отыщите в «Таёжном тупике» ложь или что-то близкое ко лжи! Рискните! Ну!
Если б лёгкий на подъём Песков укрылся на старости лет переписать свой «Таёжный тупик» или сжёг его, как Гоголь часть «Мёртвых душ» для очищения перед лучшими среди паствы Аввакума!..
2008 г., опубл. 05 января 2010 г.
«Усадьба» Агафьи за годы стала обширной: несколько хижин, загон и ночлежка для коз, курятник, изба Ерофея возле реки. Сама хозяйка обретается в крайней избе, где есть русская печь и печурка, сваренная из железа. Синий дым из трубы – знак, что кто-то в этой глуши обитает.
>>