Таёжный Тупик
<< Тайна безымянного ручья >>
Юрий Свинтицкий

      На моем столе, завернутый в груботканую холстину, лежит бесформенный, ноздреватый темно-бурый комок, напоминающий обломок пемзы. Он высох, но от него еще исходит кисловатый запах. Вряд ли с первого взгляда можно определить, что это такое. А между прочим, это то, с чем человек имеет дело каждый день, что знакомо нам больше всего, – хлеб. Но с трудом умещается в голове мысль, что этот «обломок пемзы» можно есть. Само существование такого хлеба в наши дни противоестественно и нелепо. Кто и зачем выпек его, когда стоит выйти из дому, и в первом же магазине можно приобрести хлеб именно тот, к которому мы привыкли, – свежий, вкусный, запашистый?.. Да, и вся история, связанная с этим куском, тоже противоестественна, по-своему трагична и нелепа.
      Я давно знаю замечательные места юго-западной части Хакассии – городок Абазу, приютившийся на берегах стремительного левобережного притока Енисея – Абакана. Сравнительно невысокие горы Западного Саяна, покрытые буйной тайгой, чистые ручьи и порожистые речки, изобилие ягод и грибов – все это не может не привлекать. В то же время отсюда вверх по Абакану начинаются мало обжитые человеком места. И с каждым километром тайга становится гуще и малодоступнее. И есть здесь уголки, куда даже охотники и рыбаки попадают лишь изредка, по большей части случайно. О них совсем мало знают даже те, кто родился и вырос в здешних краях. Приходилось мне слышать некоторые истории, будто бы случавшиеся в этой глухомани, но они частенько напоминали то ли небылицы, то ли легенды. Среди них одна: будто бы в самых верховьях Абакана живут какие-то «дикие люди». Что-то вроде снежного человека. Никто толком ничего не знал.
      Но вот во время последней своей поездки в Абазу меня огорошили сообщением: да, живут там странные обитатели, долгое время прятавшиеся в тайге и лишь недавно вступившие в контакт с людьми. О них уже знают в Абазе. С ними «лично знакомы» охотник Золотавин, пенсионер Загайнов. После встречи с этими двумя «свидетелями» появилось жгучее желание самому побывать в тех местах, воочию увидеть тех людей, понять, что привело их в непролазную глушь, оторвало от всех.
      Теперь, когда я вернулся из этой поездки, захватив кусок черно-бурого хлеба, мне уже вспоминаются не более чем 300-километровый путь на лодке вверх по Абакану, не ночевки у таежного костра, не дикая первозданная краса Западного Саяна. Мои мысли занимает история тех пяти человек, у которых довелось побывать, жизнь и быт которых удалось увидеть собственными глазами. Скажу только, что водный наш путь по реке после преодоления кипящих порогов и шивер, мрачных заломов и удивительно спокойных плесов окончился у гряды отвесно спускавшихся в реку скал, которые кто называл «Воротами», кто «Щелями».
      Лодка пристала к месту, где все же можно было вскарабкаться на берег; отсюда начиналась едва заметная тропа, уходящая круто вверх. Через несколько сот метров у одного из кедровых стволов попалась примитивная, почти развалившаяся деревянная ловушка на зверя. Потом – на небольшой полянке – изба, напоминавшая шалаш. Рядом с ней – грядки картошки, посеянная конопля. В избе никого не было. Тропинка вела дальше в тайгу.
      Путь был не из легких. С непривычки пот катил с наших лиц ручьем, не было спасу от комарья. И хотя в этом пути было не до любования природой, нельзя было пропустить прогалин, с которых открывался замечательный обзор извивавшейся внизу реки, вид на причудливые вершины гор. Все это было по-своему прекрасно, и только какие-то непонятные звуки буквально заставляли вздрагивать.
      Протяжные не то вздохи, не то стоны внезапно возникали в воздухе, и были они невыразимо тоскливы, до жути необычны. Ни одна птица так не кричит, ни один зверь так не подает голоса...
      Наконец, когда наши силы, казалось, подошли к концу, начался каменистый перевал – курумник, как его здесь называют, и послышался внизу шум ручья... Еще пару километров – и опять изба, напоминающая шалаш, от которой по склонам потянулись такие же грядки. Вокруг – никого. Наш провожатый – геолог Григорий Власов, уже бывавший здесь, заглянул в тусклое оконце:
      – Здесь хозяева...
      Дверь отворилась. Через порог шагнул высокий старик. На нем была длинная, до колен, темная рубаха, его босые ноги выглядывали из порванных штанин. Он прищурился, не протягивая руки, отвесил поклон, что-то невнятное пробормотал...
      – Здравствуйте, Карп Осипович, – поздоровался Власов. – Вот, в гости пожаловали...
      Тут же из избы, один за другим, показалось еще двое мужчин и две женщины. У первых – жидковатые бороды, такие же длинные рубахи и сшитые, как нам показалось, из мешковины штаны. У женщин – темные платки на головах, темные же длинные платья, перехваченные на талии бечевой. Все босы, бледнолицы, руки сложены на животе...
      Так началось наше знакомство с семьей Лыковых: Карпом Осиповичем, отцом семейства, его сыновьями – Саввином и Дмитрием и дочерьми – Натальей и Настасьей. Сейчас, суммируя все услышанное и увиденное, вспоминая беседы с теми, кто знает их, уже можно представить себе в общих чертах то, как попали сюда, на берега безымянного таежного ручья, эти пятеро людей.
      Карп Осипович Лыков, которому, по его словам, 79 лет, вырос в семье старообрядцев. Сейчас не стоит подробно говорить об этом религиозном течении, с XVII века потрясавшем Русь. Но необходимо вспомнить, что раскольники, преследуемые царским правительством и официальной церковью с небывалой жестокостью, издревле проповедовали уход от «мира», в «пустыню». И даже через столетия после того, как отгремели битвы между неистовым протопопом Аввакумом и самовластным патриархом Никоном, как отпылали костры самосожженцев, старообрядцы ощущали на себе всяческие притеснения и гонения. И они уходили – подальше от городов и населенных пунктов, в тундру и тайгу.
      Так после долгих скитаний осело на Абакане несколько семей, среди которых были и Лыковы. В небольшом хуторке они вели хозяйство, имели скот, собирали дары тайги, охотились и рыбачили.
      В стране происходили события, менявшие судьбы народа. Грянула революция, отгремели бои партизан Щетинкина и Кравченко, добивавших остатки колчаковцев неподалеку отсюда, начала складываться новая жизнь. Вместе с тем в тайге иногда бродили сумевшие скрыться после разгрома бандиты, кулацкие элементы. В этой связи вполне понятно, что хутором заинтересовались органы местной власти. А потом в здешних местах организовался заповедник. И, также вполне понятно, что статус нарушать было нельзя. Почти все жители хутора поняли это правильно – им помогли переселиться в укрупненные поселки. Лыков же, единственный, ушел с семьей в глухомань...
      Летели годы. Где-то строились фабрики и заводы, прокладывались дороги, укреплялся новый уклад жизни. Лыков не только ни о чем этом не хотел знать – он тщательно заметал малейшие следы, он хотел потеряться, исчезнуть. Прогорит костер – и место тщательно маскируется. Срублено дерево – и подбирается малейшая щепочка.
      О начавшейся войне он узнал от специального патруля, который все же набрел на него. Но и тут Карп Осипович сумел ускользнуть: сама мысль о возможности быть призванным для защиты Родины повергла его в такую панику, что осторожность его возросла многократно. И безымянный ручей, куда в те годы не добирался никто, стал тем местом, где он смог затеряться.
      Как прошли эти годы? Наверное, об этом можно написать целую длинную повесть. Конечно, выжить в этой глухомани, да еще с малыми детьми, было непросто. Ведь это потом появились грядки картошки, лука, посевы конопли, ржи и даже пшеницы. Ужасные те дни, проведенные в тайге его женой с грудными детьми, можно теперь вспоминать лишь с содроганием.
      Кончились боеприпасы к кремневому ружью – оно оказалось бесполезным. Надо было ставить деревянные ловушки, рыть ямы. Негде было взять соль, и пришлось привыкать к пресной пище. Одежда, обувь, жилье – все давалось с неимоверными усилиями. Единственный оставшийся топор стерся до обуха. Я видел ведро, оставшееся с тех лет. Оно произвело на меня потрясающее впечатление. Латочка на латочке, одна на одной: ювелирная работа! Но надо же было в чем-то готовить пищу. А эти плантации на каменистых склонах гор, какого мучительного труда они потребовали!
      К чему было такое упорство? Ведь сам Лыков говорит, что жена его могла остаться в живых. Но был малоурожайный год, ушли от бескормицы даже звери, а он продолжал упорствовать, не желая обратиться за помощью к людям.
      И возникает вполне резонный вопрос: зачем? Первый напрашивающийся ответ – вера. Но его несостоятельность очевидна. В стране у нас есть верующие, среди них – и так называемые староверы. И, скажем прямо, сейчас их никто не собирается преследовать, не то что в царские времена. Страх перед переменами? Возможно. Но вот как, к примеру, сложилась судьба уже упоминавшегося Загайнова, жившего в детстве в одном хуторе с Лыковым. Он переселился в новый поселок, пошел работать. От службы в армии не уклонялся, честно защищал Родину. Был ранен, имеет правительственные награды. После демобилизации снова работал в промхозе, получил квартиру в Абазе и ныне живет на пенсию. Дочь работает в рудоуправлении бухгалтером, сын – на компрессорной станции местного рудника. У них семьи, достаток.
      Сам Карп Осипович и его дети, заслонясь – не верой, нет, суеверием, – обрекли свой род на вымирание.
      Наверное, сейчас нелегко обвинять человека, пропитанного с детских лет суевериями и опутанного ими все свои без малого 80 лет. Но задумаемся вот над чем. Ну, ладно, сам себе он волен был избрать образ жизни. Хотя и при этом никто не освобождал его от выполнения элементарных гражданских обязанностей. Но где, кем дано было право ограждать от мира детишек, навязывать им то существование, из которого не было иного выхода, как подчиниться прихотям отца? Скорее всего, он к этому и стремился. И теперь только годы, долгие и страшные годы позволяют людям относиться к нему не с гневным осуждением, как бы это должно быть, а с жалостью и даже с участием. Более того – семье Карпа Осиповича Лыкова протянута рука помощи.
      Когда его с сыном встретили рыбаки, они сказали ему: бояться нечего, скрываться не стоит, никто не причинит вам зла. Но не помогло.
      Несколько лет назад в полутора десятках километров от избранного ими места жительства отряд геологов обнаружил многообещающие проявления железных руд. Сейчас здесь развернул работы отряд Минусинской комплексной экспедиции, в дальнейшем возможно появление рудника. Первые же вертолеты, пролетевшие над тайгой, обнаружили и избы, и плантации Лыковых. Естественно, к нему пожаловали в гости. А потом и сам он не утерпел – отправился посмотреть, как живут «в миру».
      Конечно, первые эти контакты содержали немало комичного, если не трагичного. Больше всего, как рассказывает буровой мастер П. Аболтин, Лаковых поразило то, что повар столовой чистит картошку: перевод продуктов! Сами она едят ее нечищенную, в таком же виде добавляют в тесто для хлеба. Несмотря на предварительные разъяснения, их привело в ужас движение одного из станков в мастерской. В несказанное удивление повергли электрическая лампочка, электрический чайник...
      И не такими уж непреодолимыми оказались суеверия. Так, по случаю нашего прихода старший Лыков надел красную рубаху – подарок. А ведь сначала он ничего не хотел принимать от «мирян». Пригодились и такие подарки, как топор, пила, ножи, ведра...
      Посмеиваясь, геологи рассказывали, что Дмитрий Лыков уже отведал сгущенки – понравилось! А сам старик всерьез воспринял приглашение слетать на вертолете в райцентр. И не отверг такой возможности.
      Нас Карп Осипович принял приветливо, допоздна, с жадным вниманием расспрашивал о незнакомой для него жизни. О минувшей войне, о фабриках и заводах, о спутниках...
      – Вот оно как, – не переставал удивляться он. – А мы-то думали, чтой-то звезды стали летать.
      А прослушав сообщение о международном положения предупредил:
      – Англия коварная. – И утвердительно закончил: – Едак!
      И надо было видеть, как, пытаясь не подать вида, интересуются всем этим младшие члены семьи, каким любопытством вспыхивают их глаза!
      Две зимы провел у Лыковых охотник Загайнов, промышлявший в этих местах.
      – Признаться, – говорит он, – я не выдержал и однажды обратился к детям с такими словами: «Ну, вот ваш отец – он хоть семью имел. А ведь и вы могли»... Так они только горестно вздыхали.
      Сам Карп Осипович еще крепок.
      – Вот только малость убился я недавно, упал с кедры, – говорит он.
      А дети – это видно сразу – особым здоровьем не отличаются. Их лица бледны, словно они долгое время сидели в яме, телосложение отнюдь не богатырское. Под глазами – мешки... И это понятно. Ведь старший Лыков провел детство и юность в сносных условиях а вот детей своих он обрек на постоянное голодание и прозябание, страх и духовное угнетение.
      Геологи предложили Карпу Осиповичу: а не хватит ли мучиться? Давай дадим тебе в нашем поселке дом, можем трудоустроить детей – живи. И он такую возможность не отверг.
      ...Мы возвращались назад по той же, едва заметной тропе. И щемящее чувство трагичности всего, что открылось, не покидало каждого из нас. А тут еще снова эти непонятные звуки, сопровождавшие нас, – не то вздохи, не то стоны...
      – Да что же это? – не выдержал я.
      – А давайте посмотрим! – предложил Власов.
      Наверное, если бы не посвежевший ветерок, мы бы так ничего и не нашли. Но вскоре мы заметили, что звуки рождаются вместе с его порывами. И вскоре загадка была решена. На крутом склоне мы увидели два дерева.
      Почерневший, обросший мхом кедр умирал, поверженный ветром. Но до конца он не упал – вцепился в молодую березу, согнул ее и искорежил. Налетит ветерок – и трутся их ветки и стволы, рождая так поразившие нас звуки.
      Сейчас, когда мой взгляд падает на кусок хлеба, когда я вспоминаю Лыковых и их заимку на безымянном ручье, эти два дерева неизменно встают передо мной. Удастся ли березке освободиться от цепких объятий засыхающего кедра?..
      21 сентября 1980 г.

>>