Таёжный Тупик
<< На Пасхальной неделе >>
Василий Песков

      Книжечка «Таежный тупик» вышла в Париже с не-привычным для нашего слуха названием «Эрмитаж (уединение) в тайге». Мировой перекресток всех новостей и известий трудно чем-нибудь, удивить. Однако книжка была замечена. На нее появилось более десятка рецензий в известных газетах и журналах, состоялась телевизионная передача с участием знаменитых людей. Известный в нашей стране вулканолог Гарун Тазиев, делясь впечатлениями от прочитанного, сказал: «Жена провела над книжкой бессонную ночь и передала ее мне: «Ты это должен прочесть непременно». И была бессонная ночь у меня. Потрясающая человеческая история...» Автора книжки, «вызывали на сцену», и я провел в Париже три интересных, заполненных беседами с читателями и журналистами дня. Подарили мне видеозапись телевизионной передачи. Удивительно было видеть на экране снимок избушки в тайге, лицо Агафьи в неизменном темном платочке, горную речку.

Таежная одиссея Лыковых вызвала большой интерес не только в нашей стране. Книжка «Таежный тупик» издана на восьми языках. В Париже ее издали три раза. И всюду горячо обсуждалась эта «почти фантастическая» человеческая история. Во Франции обсуждению книги был посвящен «круглый стол» на телевидении, в Швеции образован читательский клуб «Агафья»...
      То, что нашим читателям известно уже десять лет, тут воспринято как новость, сопряжено с происходящим в нашей стране, дало еще один повод для суждений о «загадочной русской душе»... Мне пришлось ответить на множество разных вопросов. Чаще всего собеседники восклицали: «Сейчас одна в тайге? Немыслимо!» Горожанину это и у нас представляется немыслимым, но Париж удивление умножает. С Эйфелевой башни я увидел уходящую за горизонт тесноту серовато-белых крыш, лишь в одном месте прочерченную темной полоской Булонского леса. Крыши, крыши... Трудно было вообразить, что есть еще где-то нетоптанная земля, есть закоулки, где можно еще схорониться от мира, от его удобств, тесноты, богатства, нищеты, здравого смысла и сумасшествия.
      Из Парижа в Москву три часа лета. Из Москвы в Абакан – еще четыре. А дальше к «эрмитажу в тайге» можно попасть только с редкой теперь оказией. Пока жили на Абакане геологи, добраться к Лыковым было сравнительно просто. Сейчас надо ждать: может быть, кто-нибудь полетит. Два-три года назад я пристраивался зимой к гидрологам, летом – к таежным пожарным. Сейчас и эти полеты почти прекратились – час работы «Ми-8» стоит шесть тысяч и станет еще дороже. Гудевший ранее моторами аэродромчик в Таштыпе сейчас представляет собою пастбище для коров – ни самолетов, ни вертолетов.
      Ерофей, залетевший в верховья Абакана охотиться в октябре и опоздавший к вертолету, вывозившему промысловиков в январе, просидел в Тупике до марта. Готов был уже выбираться пешком (400 километров целинной тайги вдоль реки), но, пройдя для пробы лишь малую часть пути, благоразумно вернулся. Вывез его случайно завернувший в Тупик вертолет из Кузнецка. Планировать «ежегодный» визит к Агафье в таких условиях трудно. Но в конце апреля позвонили из Абакана: «На 29-е в плане стоит вертолет. Если вылетишь сегодня – успеешь».
      29 апреля я был в Абакане. Вертолетная оказия была вызвана давней проблемой сохранения кедрачей. В Хакасии они самые ценные по Сибири. И тут их все годы, как могли, сохраняли. Сейчас лесопромышленники точат на них топор, добиваются разрешения рубок. Высшая власть Хакасии – Председатель Верховного Совета республики Владимир Николаевич Штыгашев и заместитель Председателя Совета Министров Торосов Владислав Михайлович решили облететь кедрачи, своими глазами увидеть запасы главной таежной ценности, лежащей как раз по течению Абакана.
      В полете Николай Николаевич Савушкин – «генеральный директор» хакасских лесов – дает пояснения. Мы с Ерофеем расположились на рюкзаках. Во время «сидения» в Тупике Ерофей отрастил бороду и не сбривает ее, превратившись по облику в старовера. «Агафья похвалит. Для нее борода как пропуск в рай божий». Обычный, привычный полет. Равнинная Хакасия и предгорья уже без снега. Дымятся местами жнивье и желтые прошлогодние травы. Вот-вот выбросят лист ивняки и черемуха. А в горах еще царство зимы. Кажется, горы из снега только и состоят. Глазу больно от сияния белизны. Абакан уже вскрылся, но черная его лента не широка, лишь кое-где сбегают в нее ручьи. Большая вода хлынет лишь в мае. Кедрачи постепенно будут отдавать влагу. И в этом, не считая орехов, их главная ценность. Они хранят воду, а ее из реки на равнинах подают на поля. Урожаи на сухих, тощих хакасских почвах зависят от сохранения влаги тут, в горах, кедрачами. Здешние власти все это знают. Но нелишне все же взглянуть на сказочный, еще дремлющий в белом одеянии лес...

      Звуковой сигнал из кабины: подлетаем к точке посадки! Вертолет делает круг над уступами берега маленькой речки, впадающей в Абакан, и мы видим сверху раздрызганное хозяйство Агафьи – жилая постройка, сарайчик, курятник, загон для коз, новый, еще не законченный сруб, круто обитающий вниз с горы огород с березовыми пеньками меж грядок. Лоскут земли среди снега выглядит теплым оазисом – в течение всего дня склон освещается солнцем. Лыковы опытным глазом это заметили, выбирая место для жизни.
      Садимся. Радостный лай собаки. Подозрительный взгляд козла. Слегка растерянная Агафья возле порога – незнакомые люди! Но с ними – «свои», и хозяйка «поместья» радостно улыбается. Все же проходит минут пять, пока она как бы приходит в себя – неизвестно для чего зажигает в печке лучину, гремит чугунками. И наконец она берет инициативу в руки: знаем ли мы, что идет пасхальная неделя?
      Почти торжественно Агафья достает с полки кастрюльку с крашенными луковой шелухой яйцами. К празднику куры подарили ей ровно дюжину. «После поста разговелась яичком и молоком с хлебом». Далее мы слышим рассказ, каким было тут утро Воскресения Христова. Всю ночь Агафья молилась. А когда пришел час, громко в избе пред иконой, а потом отворив дверь, объявила: «Христос воскрес!!!» Ответить: «Воистину воскрес!» – тут было некому. Только заблеял козленок да залаяли озабоченные собаки. Знаем ли мы о Священном писании? На всякий случай, чтобы ясно было, что такое есть праздник Пасхи, Агафья читает нам «краткий курс» жития Христова от рождения до смерти и воскресения. Рассказ сопровождается чтением особенно важных страниц из толстой книги, закапанной воском. Ободренная вниманием слушателей, Агафья переходит на пение: «Христос воскресе из мертвых...» Поет с искренне переживаемой радостью и довольно неплохо. Но замечает: «В молодости голос-то был и тверже, и чище». Рассказывает, как христосовались и пели, когда жили семьей.
      С хорошо знакомой мне неизбежностью разговор затем переходит на Никона, «смутившего христиан дьявольской шепотью», то есть молением не двумя перстами, «как полагается», а тремя. Агафья, выстроив нужным образом потрескавшиеся от трудов пальцы, показывает «двуеперстие» и погибельную для каждого христианина «щепоть».
      С ответами на вопросы в этой маленькой лекции разговор постепенно переходит к делам житейским. Каково жить одной-то?
      «Да уж как Господь вразумил...» – осторожно отвечает Агафья, подозревая, что опять ее будут уговаривать переселиться к родне. Но скрыть не может: житье одной трудное. Главное – нездоровье. Плохо слушаются руки– «даже карандаш трудно держать». И надсада. Уточнение, что такое «надсада», о которой Лыковы всегда говорили, ясного представления о болезни не дает и является, видимо, следствием чрезмерно натужной работы, тяжелого подъема. «Все болит. И куда-то пропадает пупок». Простодушно Агафья показывает, как пупок уходит куда-то под грудь и исчезает. Была и простуда с температурой.
      Радиобуй, установленный тут на случай просьбы о скорой помощи, на поверку оказался для Агафьи ловушкой. В прошлом году врачи, прилетевшие по сигналу, на вопрос, что случилось, получили ответ: «Надсада. Спина болит, не могу напилить дров». Врачи переглянулись, зная, сколько стоит сюда санитарный полет. А в этот раз на включенный буй реакции не последовало. Не удалось выяснить: почему? Не сработала техника или, что скорее всего, не на что нынче летать санитарам.
      «Но, слава Богу, зима прошла, и теперь с солнышком полегчало». Благополучно было эту зиму с едой – не подвел, как всегда, огород, вовремя переправили сюда запас муки и крупы, а Ерофей с осени сделал на реке загородку, и Агафья плетенными из ивовых прутьев ловушками «поймала рыбы, сколь братья (завзятые рыболовы!) никогда не ловили». Рыба была посолена и посушена. Родственники переправили сюда меду и маслица. Но, возможно, не хватает все же в еде чего-то важного для здоровья – появилась на руке у Агафьи язва. «Всякие травы-припарки клала – не заживает».
      Живность в «усадьбе» плодилась, как полагается. У коз появилось по козленочку. Одному уже месяц, а серой козочке – десять дней. Агафья берет ее на руки, гладит, целует в нос: «Подружка моя, подружка...».
      Две собаки в хозяйстве. Серый кобелек, привыкший за зиму к Ерофею, валяется в ногах у него, искательно смотрит в глаза и добивается своего – Ерофей приносит банку с остатком тушенки. При «диете» – картошка с примесью отрубей – для Дружка это подлинный пир. Другую собаку, черную сучку Ветку, Агафья от греха заперла в сарайчик. У Ветки четыре уже смышленых щенка. Удивленные множеством голосов, они с опасливым любопытством, громоздясь друг на друга, смотрят из конуры.
      Лежит у избы погибший зимою белошкурый, с черным хвостиком горностай. Летает над огородом кедровка. Из южных краев вернулась к этой обители трясогузка и уже ловит что-то на камнях у воды, соревнуясь с птичкой оляпкой. Рядом медведи. Это и все, что может видеть Агафья возле себя.
      Сколько-нибудь заметных событий с апреля прошлого года, когда мы виделись, Агафья не назвала, рассказала только о «водянухе» (норке), воровавшей в ловушках рыбу. Как все люди, охотнее всего говорила она о болезнях, о таблетках, которых уже не боится, но которые надо особо «отмаливать».
      Редкие теперь вертолеты появлялись нечаянно. Иногда люди забегали минут на десять – пятнадцать увидеть экзотическое житье, справиться о здоровье. Но бывало – только зависнет вертолет над косой, сбросит с него посылку или тюк сена для коз (обычный гостинец от Николая Николаевича Савушкина) и улетит. Между тем слово тут было бы лучшим гостинцем.
      «Что там, в миру-то?» – осторожно спрашивает Агафья, когда мы с Николаем Николаевичем усаживаемся в избушке поговорить о делах. «Слышала, будет мор у людей. Это наказание Божие. Тятенька всегда говорил: без огородов, без картошки не можно».
      Сама Агафья к делам в огороде уже приготовилась. Угол избы занят натасканной из ямы для посадки картошкой. Николай Николаевич оставляет ей мешочки семян. Особенно рада Агафья мелкому, с лесные орехи, луку. «Лук-то нужен. Для здоровья, чувствую, нужен...»
      Среди деловых разговоров – особый с Николаем Николаевичем Савушкиным. Сердечное, бескорыстное участие этого человека в судьбе Агафьи я наблюдаю уже много лет. Помню, как застали переселившихся сюда, на речку Еринат, старика с дочерью в крошечной охотничьей избушке-времянке, не приспособленной для зимы. «Вы тут замерзнете. К зиме поставим вам новую избу», – сказал Николай Николаевич. Обещания он не забыл. Осенью того года шестеро ребят-добровольцев из отряда лесных пожарных избушку срубили. Но лес был сырой, да еще старик воспротивился класть в пазы паклю: «не можно, только мох». Мху, однако, запасено не было, и избушка, осев и просохнув, стала плохо держать тепло. В прошлом году Николай Николаевич, заглянув сюда, застал Агафью ночевавшей в курятнике – там было теплее. Договорились о новой избе и прошлым летом ее срубили. Теперь забота – оборудовать избушку дверями, окнами, полом, сложить хорошую печь. Неожиданные хлопоты вызовет крыша. В феврале тут пронесся разрушительный вихрь («Куры летели, как снег», – сказала Агафья), крышу приподняло вместе с верхним венцом избушки и плашмя бросило...
      Наблюдая, как Агафья с Николаем Николаевичем обсуждают подробности летних забот, я вспомнил первую встречу с ней – перепачканная копотью, говорившая нараспев дикарка похожа была на большого ребенка. Теперь рядом со мной сидел взрослый, очень неглупый, говоривший с чуть грустной улыбкою человек. Едва ли не половина слов в языке – новые, Агафье ранее неизвестные.
      «Василий Михайлович, большому начальнику хочу подарить туесок. Недавно сделала...» «Владимир Николаевич,– позвал я Штыгашева, – загляните в избу». Подарок был очень хорош. «А можно ль с автографом, Агафья Карповна?» – «А что такое ахтограх?» Объяснение было понято с полуслова. «Карандашом с трубочкой» на бересте была поставлена метка; «Сделала Агафья». И дошла очередь до московских гостинцев – до свечей, батареек и лампочек к фонарю, до носков, платочков, колготок, сапог, полотенец, веревок и кое-чего с Бутырского рынка. Все это и два мешка муки, переправленные сюда ранее, куплены на деньги, присланные в газету с пометкой: «Купите что-нибудь для Агафьи». А кое-кто прислал ей вещицы, инструменты, обувку. Всем из редакции мы написали благодарственные письма. Но, понимая, что дорого всем услышать и слово таежницы, я попросил написать в блокноте что-нибудь для всех сразу Вот что было написано:
      «Великая благодарность добрым людям. Молю Господа Бога о здравии всех. Агафья Карповна Лыкова. Шестнадцатого апреля семь тысяч пятьсот от адамовы лета».

      Показал я Агафье книжечку, привезенную из Парижа. Она подержала ее в руках, полистала с любопытством, но и с обычной настороженностью при виде снимков:
      «Чужое писанье-то, непонятное». Я попытался ей рассказать о Париже, о Франции, о том, что книжка – это перевод того, что я ранее ей дарил. Чувствую, не вполне поняла, думает, что украдкой побывал тут кто-нибудь из французов и написал.
      Времени продолжать объяснение не было. Я раскрыл книжку и попросил на ней что-нибудь написать, сказав, что пошлю книжку в Париж. И она написала своими петровских времен каракулями слова, достойные неглупого человека: «Не ведаю, какое есть селение Париш. Чаю, живут там добрые люди. Спаси их Христос».
      Перед отлетом мы сели: кто на скамейку, кто на пеньки – оглядеться и на прощание перекинуться словом. Дружок, предчувствуя расставанье, ласково трется о сапог Ерофея! Ветка, зажмурив глаза, лежа кормит угольно-черных щенят. Козел с видом бородатого философа оглядывает всех по очереди. Юркая трясогузка собирает у него под ногами для гнезда шерстку. Шумит внизу Еринат. С гулом из кедрачей в долину к реке скатился снежный обвал.
      Я глянул на часы. Сколько же сейчас в Париже? Еще только утро. Толчея туристов у знаменитой железной башни. Город с нее от горизонта до горизонта – крыши, крыши, с лентой сонной реки между ними, с зеленой черточкой городского парка под названием Булонский лес. Все – не во сне, все реально, и то, и вот это с занятным французским названием «эрмитаж»...
      «Спаси вас Христос!» говорит хозяйка этого «эрмитажа» нам на дорогу.
      Май 1992 г.



>>