Ну, что это мы сегодня такие обескураженные, скучные, печальные, словно не емши? В дорогу и ещё раз в дорогу! Туда, за синие дали, где искрится неба свод, мы доскачем без печали, вновь к началу без забот.

Голубок пробирается по карнизику осторожненько. Это, конечно, хорошо, что впереди не дают покоя хлебные крошки и чья-то добродетельная рука всё их вытрушивает из пакета. Но как это прямо так подойти и склевать? А вдруг эта рука как высунется, да как схватит под серые грудки, да как затащит в окно! А там кто-нибудь ещё да и откусит голову… Как кому? Да голубку-то самому! А что без головы ему делать? Вот и боится. Но крошек ой как хочется. Они вкусненькие, питательные, а главное — пшеничные! И вот голубок робко подходит к закрывшемуся окну и крошки с подоконника стук-стук. И тут начинается суета. Со всех окрестностей слетаются голуби — и начинается давка. Первый голубок, конечно, рискует, но зато ему достаётся на пару крошек больше. А когда давка — не зевай, а просовывай дальше голову и быстрее заглатывай. Чуть показалось одному что-то неладное, все мигом улепётывают с подоконника. А как же, если меня схватят и меня не будет, что же я тогда буду делать?.. Пропадай все крошки, моё существование защищает меня, а крылышки и ножки сами уносят меня прочь… Вместе уживаются инстинктивная стадность и осознанное одиночество. Мы, может быть, и не настолько умненькие и красивши собой, и пусть, даже, огорчимся этим, но наедине с собой всё у нас приобретает уравновешенность, стремится к порядку и незаурядная наша ценность объясняется и высвечивается в нас сама по себе. Я — есть я, потому что я есть и осознаю себя. Но осознанное «я» в пустоте бытия приводит к отчаянию, зачем есть я, если всё бессмысленно, преходяще, если так многие проходят через то, через что прохожу я, а я повторяю кого-то и вечно не доволен собой?.. Непременно найдётся тот, кто сделает то же самое, что и ты делаешь, но лучше тебя. Но моё «я» хочет соревновательности, быть ловчее, быстрее, умнистее... «Хм, идиоты, — шепчу сам себе, — до чего они мелочные людишки». А приходит время тебе самому отозваться — как язык заплетается, всё выходит вкривь и вкось — и тем больнее видеть на лицах окружающих не дикий восторг, что ты хуже их, не презрение с гулом общественных оплеух, наносимых тебе, а сожаление как к несчастненькому человечку, который по своим достоинствам, конечно же, ниже их и достоин их искреннего попечения. «Ничего, ничего, бедненький, — так и срывает ветер с губ их непроизнесённые слова, — ты бы делал так-то, мы это уж точно знаем». И слышится задумчивый выдох души.

М-да, а голубки полетали, попорхали и вновь возвратились к крошкам. А крошек всё меньше и меньше. А каждому хочется этих крошек, ух, каждому. И каждый считает себя самым достойным. Недостойные же давно разлетелись. А кто самый достойный?.. Тот, кто крепче. И вот напирают друг на друга грудками, крылышки распрямляют и крылышками хлопают, а клювиками стараются друг другу в темечко попасть, в темечко, в темечко. Достанется пару раз — и на время боли перехочется счастия искать и удачи. И вот объявится в самой вскорости типичный узурпатор хлебных крошек. Ходит гордо да всех поклёвывает. А объявится кто сильнее — и бывший оказывается в попрошайках, приживателях. Слабые не нападут сообща на сильного. Каждый среди них о себе и за себя. Сильный же может взять компаньона почти под стать себе, чтобы спорее было управляться, не гоняться за воришками в оба конца карнизика, а стать камнем преткновения и склёвывать крошки, а потом, когда их меньше: прогнать, может, и своего нахлебника. Поданные ужасно не уважают своего князька. Конечно, они от него бегают что есть мочи, но во время каждой кормёжки испытывают его, просят предъявить удар по темечку и, удовлетворенные, убегают.

Пока в расцвете пользуйтесь силой. Потом от неё какой прок? Сильному заварушка-потасовка кстати, чтобы не доказывать каждому претенденту своё право на кормушку, а поскорее методом естественного отбора выйти в финал. Вот некоторые фактики из жития птиц.

Ощущение самих себя вполне достаточно для нашего бытия. Будь мир нерасчленённым на обособленности и индивидуальности, он не смог бы создавать и воспроизводить самого себя во всё возрастающей целостности. Единая сущность замкнута на самой себе, но сущности, которые едины своим непреходящим основанием, а разграничены своей плотью, своей совокупностью начинают производить целеустремлённое движение, движение к одному — к всеобщему единству, которое когда-нибудь достигается, но не сохраняется для жизни вновь.

Для частички бытия, облечённой плотью, и услада в плоти. Ведь что останется на месте чисто единого кроме пустоты? Человеку жалко расставаться с собственной индивидуальностью, почему бы, кажется, не сохранить её в состоянии покоя, достигнув блаженной необусловленности законом следствий-причин материального мира? Всё, отличное от единого, — материально, всё составляющее индивидуальность, — материально, а значит — след на песке перед набегающей волной. Человеку жалко расставаться со своей индивидуальностью, так как ему хочется навеки остаться самим собой. Не разграниченность приносит понимание мира вещей, и не она лежит в основе небезосновательно жаждуемого бессмертия. Ведь если нам хочется бессмертия — то мы бессмертны, но нам забывается в чём. Это и есть личное бессмертие, обнаружение его — когда видишь себя в другом, в любой частичке окружающего мира. Зачем личное бессмертие, когда я — это весь мир? Прозрев в другом себя, не остаёшься с ощущением беспричинной тоски, одиночества, покинутости. Приближаешься к пониманию своего личного смысла в этой обусловленной жизни.

«Я хочу насладиться твоей красотой», — говорят воспалённые страстью герои и героини. Красота не выводится из целесообразности составных частей, а, скорее, — из неотъемлемой потребности человека в ней. Ведь красота — это символ для человека, повод и материал для прозрения чего-то в ней. Чего-то смутного, но щемящего, неотлучного наваждения. Образ красоты определяется его пониманием, разбиранием в красоте неразделимости себя и мира. Ведь красота взывает к слиянию. Но красота безлична, когда понимаешь, что мир — это «я». То, что есть всё и ничто, в чистом своём виде не требует для себя лица, воплощения, красоты, потому что именно оно загадывает о себе в любом облике красоты.

Пока каждый человек не откроет для себя тайну своей плоти, он не избавится от её наваждения. Необходимость плотского существования, бытия нас в ней дана нам, словно навязана, как тайна, как символ грядущего откровения, которое запросто расщёлкивает наш замóк. И, влекомые страстями, понуждаемые нашей физической организацией, мы будем до тех пор метаться в лабиринтах бытия, пока не наступит наше освобождение, пока не увидим тот простейший ключ-заговор, то немудрёное слово истины, которое снимает с нас заклятие. И разнузданности, и кротчайшая молитва ведут к нему, но не они освобождение.

Человековедческие науки различают разные проявления характера. Каждое живое состояние представляет собой индивидуальнейшее состояние, познавать которое мы можем от наиболее общих, но пока немых для нас начал. Но, различая всё более и более мелкие чёрточки, замечаем, что разграничение возможно проводить неутешно долго. И вот начинает казаться, будто все живые существа, хотя и составляют один громадный копошащийся мир, сочетаются между собой лишь определённым образом и настолько различны и неповторимы, что теряешься среди бесчисленных черт. Но чем глубже мы погружаемся в себя, тем больше обнаруживаем между собой общего. Именно на отвлечении мыслей от мирского, суетного, человеческого церковь слияет души верующих в храме. Царство Божие глубоко зарыто под нашими самоощущениями, и во истину счастлив тот, кто всё полнее очищает ход к нему от наших об этом царствии представлений. Лишь тот единый господь в нас достигнет царства своего, кто порастаскивает вокруг себя стены своего храма. Но все блаженны, потому что все достигнут его.

Разве смерть не для того служит продолжением жизни, чтобы, забывая прежние давящие частности, живое существо собирало бы квинтэссенцию для своих очередных жизней и чтобы постепенно приближалось бы к Целому, с прежней полнотой проходя предназначенными путями обусловленных состояний?.. Умирая и вновь возрождаясь, мы получаем заслуженное и созидающее тело, предназначенное лишь для насущной жизни, а потому с начала представляющее белый, чистый, незапятнанный лист, на котором должны возникнуть письмена, сложившись в очередной магический знак, который поведёт нас дальше. Всякая материально зафиксированная мыслительная субстанция тленна. Она то ли в мыслях, то ли в нашем мозге, то ли существует сама по себе потому только, что она придумана и создана. Пусть даже она существует и большой промежуток времени, но ведь она должна исчезнуть, если полагать, что всё когда-нибудь вновь начнётся сначала?.. И вот появившийся белый лист бумаги начинает набирать те сведения, впечатления, представления, которые ему потребуются в данном перерождении. Эта та провизия, на которую вечный путник рассчитывает, чтобы дойти до конца ныне отпущенного и должного отрезка пути.

Но мир не единственен. Он единственен в своей сущности, и потому для него необходимы свои начала, концы и новые возрождения. Однако, скажем так, параллельное существование бесчисленных миров делают безвременной их целостность, когда Всё и ничто не возникает, распадаясь, а является безграничным состоянием целостности. Ведь параллельным существованием можно назвать единовременное существование всех временных, а значит, и пространственных частностей общего пути любого из миров, но дело ведь в том, что все эти миры чем плотнее в своём проявлении, тем самозамкнутее. Сие, однако, не исключает того, что, благодаря всевременности всех миров, живые существа заслуживают не непременно перерождений к будущему в скоординированности данного мира, не только оказываются далеко для минувшего себя в прошедшем, а и даже запросто без конца переживают свои нынешние воплощения.

Мы склонны судить человека по какому-то одному, более всего приметному для нас проявлению, гораздо реже судят по нескольким уровням. Мы этим условным обозначением пытаемся облегчить наше непонимание другого и тем самым, наверное, больше внимания уделять самим себе, чтобы понять себя — а этим и другого?.. Легко сказать: «Различи себя в другом и пойми, что другой — это тоже ты, как и ты — это тот же другой, пойми это да ещё примирись с совершенной разнопланновостью себя и другого». Легонько это сказать, но только кто скажет, сколько потребуется времени для себя, чтобы прийти к себе?.. Должно быть, время тут неуместно, а если и уместно, то зачем скупердяйничать настолько, чтобы жалеть время?.. Ладненько, Николаич. А теперь вспомните и подумайте хорошенько, раскиньте умишком и прикиньте, разве не уйма всевозможных человечков обитает в теле, обозначенном как «Николаич»? И до чего же все разные!.. То-то же, а почему бы и бездоннейше внутренне для тебя другому не быть бесконечнейше и совершеннейше одним с тобой? Одним и тем же.

Воля господняя освобождает всякого от веления законов. Всё божественное алогично, иррационально, непредсказуемо, и лишь от называемого дьяволом исходят симметрия и определённости в построении систем. От бога к дьяволу и от дьявола к богу двигаются жизнь за жизнью наши души, распознавая закономерности в иллюзорности и, лишь благодаря её консистенции, то, к чему навечно стремится всякая душа, немея, осыпаясь и стряхивая с себя тлен, который составляет нашу чувствительность, но столь излишен, чтобы осязать неосязаемое, вкусить невкушаемое и узреть в самом себе Ничто и всё, к чему ты причастен индивидуализировавшимся тленом. Пойми же, наконец, что ты один и ничего кроме тебя одного нет, и что вокруг — это тоже ты, но по-особому прихотливый благодаря своей материальности.

Мужское начало стремится выйти наружу, женское — принять и погрузить в себя. А следствием этого оказывается то, что мужское притягивает, а женское отталкивает. Притягивает взгляд ли, желание, мысль, абстрактные начала для того, чтобы погрузить в мужское начало, слить с ним, а вместе с ним изливать вовне. Женское же, отталкивая, предостерегает, так как женское начало желает быть поменьше, но принимать в себя побольше. На изображении мужского тела взгляд стекает со всех частей тела и концентрируется на пенисе, если пенис в эрегированном состоянии — то на его головке, задерживается там некоторое время, а потом начинает всё беспокойнее бегать по всему телу — но всегда собираясь на пенисе. На женском теле взгляд ведёт себя более уравновешенным, с одинаковым вниманием следует по всем частям тела, но нервозности нет. На мужском теле взгляд становится всё более запущенным невротиком, всё чаще спрашивая себя: где излияние, где?.. На женском изображении взгляд все более обленивается, с течением времени всё более утверждаясь на мысли, что всегда всё успеется, никуда торопиться не следует, и когда что случится – тогда и случится, а пока можно и вздремнуть. Мы приходим в мужское начало одновременно со всех точек его явленного пространства, стекаясь в одну единственную точку — точку, из которой проистечёт воздействие и действие. В женское начало мы входим с точки его входа — принятия проникновения, — а дальше всё больше рассредоточиваемся, и если выходим наружу, то из всех мыслимых пор живого тела.

Подобным же образом можно рассмотреть и гетеросексуальное половое сношение. Как наиболее доступный всем и упрощённый способ единовременного ощущения абсолюта или подкорректировки этого же ощущения, поддерживаемого в прочее время по-особенному: медитацией ли, присущим сознанием или какими иными упражнениями. Сексуальность как единовременные скачки к абсолюту и постепенное отсасывание от него дальнейшей жизнедеятельностью прочь — конечно же, сама естественность, от которой не скрыться существу живому, а значит наиболее полно гармонирующая с окружающей природой. Но почему способ назван упрощённым? Потому что чем чище сознание и ощущение неизъяснимого божественного — пускай будет — Абсолюта, тем меньше сексуально-плотская потребность. Да и когда человек начинает всё тверже склоняться к самой доступной мысли, что он определённого пола и сам не способен к проявлению в себе Вселенной, тем больше он будет связывать себя с тем или иным началом, особенно если тому соответствует его физическая организация. Эх, побольше бы смотрели мы вглубь себя, на то, что внутри и извечно в нас.

Но вот мужчина входит в женщину. И как они подступают к Абсолюту? Мужчина растворяется в женщине, а женская пассивность и вездесущность, приобретая движение от стремительности и напористости мужского начала, начинает расшевеливаться сама. А оргазм — это тот момент, когда сливаются обе ипостаси (по крайней мере, должны сливаться всеполнейше, ведь оргазм не всегда бывает одновременным), создаётся мощная тяга от этого толчка, ведь содружество двух начал пробивает засорившиеся поры, через которые мы ощущаем космический абсолют. И космический поток энергий, доносящих в той или иной степени к нам ощущение абсолюта, начинает проходить и через любовную пару, даря, в особенности нерассоединившимся партнёрам, блаженство кажущегося всемерного освобождения и недеяния. Через тело мужчины они входят, а женское тело — для них порог из дома земной юдоли. И вот тела отброшены назад. Мужское начинает накапливать всей своей поверхностью мужское начало, а женщина начинает накапливать женское через свою палату для мужского гостя… М-да, Николаич, и вышло у нас всё даже очень приблизительно, но зато занятно.

Мир стоит на месте, а движутся лишь наши души, и их стремительность создаёт опущение, будто движутся сами предметы. Движение душ можно уподобить тому, как цепочка актёров бегает по сцене и меняется масками. Сейчас её ношу я, чуть погодя оденешь её и ты. И увлечение внешними проявлениями духа есть увлечение тем, что у тебя миновало, а если захочешь, то вновь будет, не сейчас — так в следующей жизни. Впрочем, Николаичу так понравилась эта мысль, что ему хоть и жалко, что китайский язык всё никак не удаётся выучить, но не расстраивается. Зачем расстраиваться, коль, может быть, выучит китайский в следующей жизни. И мысль об этом так же проста, как пожелание выпить на следующее утро простоквашу, которая заготовлена на окне. И увлечение телом — есть грусть по телу. Что ж, тебе нравится стройное мальчишеское тело, и ты хочешь обладать им так же, как будто оно твоё?.. Нет ничего проще. Ты получишь такое же в следующем воплощении, но оно вновь убежит от тебя в безвремение и опять оставит тебе только сожаление. Затем ли ты к нему привязан, что никак не можешь убедиться в текучести всего и преходячести материального?.. Да и сам-то ты не вечен. Ты должен питать себя тем, что ты есть Всё и, вместе с тем, Ничто.

Наши маски передаются от нас прочь. И человечек также шагает сквозь тела, а ведь, несмотря на весь свой балласт, чувствует себя неизменным. А порой чересчур привязывается к пережитому, и ему так хочется вновь оказаться невинным ребёнком!.. А неприлично. Ведь у него не только борода до колен, а и растёт второе поколение внуков. Как тут быть? Мы все дети господа нашего, и перед лицом его именно человек чувствует себя беспомощным и невинным ребёнком, дитём, которого обидели его существованием. Лишь сознание присутствия Бога уже очищает наш путь. Итак, дитё обидели существованием. Утешься, дитя мое. И нет ничего проще. Иди во всём своём пути к господу, а все твои заботы и огорчения сами отстанут от тебя, как в лучах солнца осыпается налипший песок. Как ты можешь распоряжаться своим телом, словно исключительной твоей собственностью? Зачем запираться от мира и трястись над самим собой как скупейший скупец, пока золото не обратится в прах?.. Золото обратится в прах для тебя, но перейдет во владение другого. Созерцание красоты другого лишний раз напоминает тебе, что если в тебе и есть хоть чуточка чего-то прекрасного, не запирай это в себе, а протяни на раскрытых ладошках к господу твоему в людях. Отдай господу господне, и, может быть, ты тогда станешь милосердным, бескорыстным и щедрым — если и в тебе пробудится господь. Господь не дремлет, и он не в ощущении собственной исключительности и значительности; когда господь пробуждается в тебе, ты вдруг обнаруживаешь себя связанным со всем миром: что весь мир — это ты, ты в этом мире и этот мир в тебе. Царство Господне — не в связанности обязанностями и принуждением, а в осознании взаимности всего раздельно-сущего — что доступно всем пока ещё не осознавшим себя личностям.

Осознанность не притягивается воротом, ока сама приходит к тебе тогда, когда ты к ней стремишься и её заслуживаешь. Раскрывается помаленьку, словно приближаешься к солнцу сквозь густой туман. Начало осознания — это тоска, тоска от кажущейся покинутости — это предвкушение появляющегося господа. Поверь ему и протяни руку ему. И будешь ты идти через пелену, по культовым материальным ступенькам к нему или через лапы диавола, но что бы ни было на твоём пути, никогда не внушай себе, что то последняя остановка, и не поклоняйся этому материальному образованию представлений как господу, потому что ты тогда не увидишь дальше проход. И во всём, что бы ты ни встретил, обнаруживай и прозревай себя — себя, Господа. Это господь идёт навстречу тебе, когда ты идёшь навстречу господу.

Каждый человек проходит сквозь сексуальность, сколько сонмов прошло и проходят вместе со мной — но я полагаю, что моя доля самая исключительная. Сексуальности экстаз — сродни смерти и сну. Он открывает для нас двери того же мира, что и смерть и сновидение, и эта дорожка доступна каждому, каждый волен по ней в полном своём сознании прогуливаться и по ней возвращаться. Для мужчины сексуальность — способ познания действительности, для женщины — способ восприятия её. Сексуальность снимает всякие ограничения и установления, она позволяет нашему сознанию скользить в них, словно угорь в воде, не разрушая этих внешних обусловленностей нашего присутствия и существования в воплощённом мире. Не разрушая и, в то же время, не будучи к ним спаянно привязанным. Это своего рода интуиция, когда сознание непринуждённо скользит к поставленной задаче и неосознанной цели, точно достигает её и уволакивает назад с собой в сознание как добычу — решение задачи. Это окунание в мир неосознанной обусловленности, в который уходят умершие, в котором путешествуют спящие, из которого появляются на свет дети и творения творчества, невиданные доселе идеи.

То или иное понимание откроется человеку лишь тогда, когда это станет необходимым. Путь для всех людей одинаков: путь от полного незнания-забытия к полной истине, постепенное усиление её сияния, по шажку. Каждое мгновение каждому даются одинаковые возможности, но каждый достоин воспользоваться ими по-своему, по-особенному. В процессе жизни понимание утончается, а значит, всё более приближается к свету. Понимание от ощущений, которых должно становиться всё больше и разнообразней, если человек желает и в данном рождении способен идти дальше по пути жизни. Ощущения дополняют и глубже объясняют друг друга. Все они вместе присутствуют с самого рождения, но в процессе жизни попеременно каждому роду из них отводится место первого актёра. Ощущения нераздельны друг от друга, но все же вот их утоньшение: восприятия всех органов чувств — сексуальность — душевность. Все погружаются в конце в душевность-духовность, а от неё либо через забытие к новому рождению, либо через осознанность ближе к свету.

Истина открывается не одному, о ней сразу многие начинают глаголить. И встречая свою истину у другого, возмущаешься, разве не я находил её сам?.. Не разжигай свою обособленность, а будь благодарен господу за то, что ты приближаешься к истине в познании или в уединённом размышлении. Ты можешь придать делу рук своих уникальный вид, но не обольщайся. Всё уникальное преходяще, всё общее и вдохновляющее — вечно. Вечна Истина, она в основе вещей, в которые и ты её облекаешь по своему разумению, по вразумлению свыше. Ты двинешь весь мир к свету, и мир двинет тебя, ты двигаешься вместе с ним, а он двигается вместе с тобой — к свету истины. Ты — сам господь, ты во всём, поскольку всё — это ты, но насколько ты близок к этому — знает лишь один бог. Если ты во истину бог и господь — то нет у тебя и веяния своеволия, ты милосерден и снисходителен, ты понимаешь всю свою значительность, ведь мир вокруг так хрупок и неповторим.

Чем ближе к господу, тем более общо, всеохватывающе и всесовершеннее. Отличается ли чем мужчина и женщина? Лишь физической организацией и привязанностью к ней, идеальный мужчина ближе к божественному и Земле, идеальная женщина ближе к земному и Богу-Богине. Мужчина — это порыв к неведомому, женщина — пестование земного. Женщина будет ближе к господу рядом с мужчиной, мужчина глубже познаёт земное рядом с женщиной. А вместе они стоят на перепутьях вселенной и объединяют собой всё. Они далеки от этого, но они готовятся стать такими. Предназначение мужчины – жертвовать семенем и оплодотворяющим порывом, это ему удаётся делать нередко с удовольствием и удовлетворением. Предназначение женщины — возносить молитву к господу мужчиной, жертвоприношением его земной сущности и плоти, возносить пожертвованное мужчиной молитвой к господу. И вместе они приходят в движение: они приводят в движение и вдохновляют друг друга. Первичнее у женщины — воспринимать нижней частью тела и отдавать, напоять верхней. У мужчины первичнее воспринимать верхней частью тела, а отдавать нижней, оплодотворяя отсюда на всех уровнях. Когда же у женщины наступает вторичное: производит, отдаёт нижней частью, а воспринимает верхней, она замыкается на телесном, на земных чувствах — напояя плоть от своей плоти молоком, она жадно поглощает и прислушивается к новому ощущению, биению, дыханию воплощённой жизни. Мужчина, когда у него наступает вторичное: отдаёт силы душевные верхней частью, вопринимает созидательные токи нижней — замыкается на идеальном, мыслительном, на вышних чувствах — это созидаемое бьётся и живёт внутри него, и этому он отдаёт свои душевные силы, чаяния, устремления. И подобно тому как женщина робко, но осознавая важность, отдаёт дитя своё телесное на поруки мира, сопереживая каждый его шаг, так и мужчина отдаёт дитя своё нетелесное и так же болит за него. Женщина посредством мужчины создаёт дитя телесное, которое наполняется со временем неземной сущностью. И мужчина благодаря приюту душевности и материнству женщины создаёт дитя нетелесное, сущность которого ищет и находит своих телесных носителей.

Всё, что у женщины проходит через половые органы, становится для неё значительным, на всё это распространяется чувство её собственничества, опёки, к её телу принадлежности. Это подобно тому, как прозревшая зверюшка привязывается к живому существу, которое увидело впервые. Всё, к чему прикасается половой орган мужчины — пусть даже при простом видении его на изображении или в воображении, в предвкушении — наполняется сладостным трепетом, истомой, дуновение Духа, вдохновением. Сам же мужчина, одухотворяя других, так и остаётся одиноким, хотя внутренним ощущением единства со всем сущим он может быть полон как никто другой. Женщина же питает себя чувственно, она убегает от внутреннего одиночества в деятельность кипучую, ей необходим контакт с другими людьми как никому другому, и чем больше милосердия, отзывчивости, доброты она проявляет, тем ей лучше. Она открывает мир божий в себе через открытие этого мира в других людях, и лишь в общении живо это незамкнутое на концепционных построениях ощущение. Мужчина же открывает мир божий в себе, а через себя и в других людях, ему же общение нужно, чтобы поддержать собственное ощущение, потому что этот мир, порой, так переполняется воплощениями в мыслях, чувствах, что их необходимо излить другим, помочь иным. И чем больше он проявит настоятельства, поучительства, житейской и природной мудрости, тем ему лучше.

Миланькой Николаич, что-то это вы раскудахтались, мол, мужчина да женщина, мужчина да женщина. А ведь признаётесь, это всё идеально. Другой вопрос в том, насколько кому и когда-где присущи мужские или женские качества — а не в том, как кто выглядит. Мужское и женское — разделённые качества одного и того же, на дискретности извечно зиждется мир, хотя к единству он стремится.

Человек приходит в мир полностью слитным с природой. Он не осознаёт этой полноты жизни, он просто живёт и слитен. Пробуждение культурного сознания пробуждает и его отрешённость от природы. Бессознательная слитность остаётся прежней извечно полной, но пробуждение сознательной слитности иногда воспринимается как научение этой слитности, хотя это её пробуждение и на данном сознательном уровне. Сознание преобразует мир. И чем оно больше осознаёт окружающий мир, тем оно могущественнее. В данной полноте осознанного жизнеощущения и заключается цель данного живого существа. Осознание человека происходит где-то следующим образом, причем всегда он испытывает неполноту, недостаточность. Вначале осознание просто проявляется, не прикреплённое ни к чему, оно ищет этого закрепления. И закрепление происходит вначале на половых органах. Затем от половых органов ощущение полноты жизни переходит на всё тело. Но скоро кажется, будто само по себе тело, рвущееся к воссоединению, само по себе, особенно в возбуждении (например сексуальном), не эстетично. Полнота визуально и сознательно закрепляется за гетеросексуальной парой. Но и она начинает представляться незавершённой, неэстетичной. Эстетичность появляется там, где появляется рядом с гетеросексуальной парой ребёнок. Полнота жизни — в целостности семьи. Затем и семья осознаётся недостаточной. Эстетичнее кажется, когда семья находится среди других людей, семей, среди народов, культур, цивилизаций. И так осознание захватывает весь мир, сущий и несущий. Когда же осознанная полнота жизни сливается с интуитивной, у человека появляются иные задачи.

Слушайте, разве сложно отыскивать связи и объяснять как, что и отчего. Но достаточно спросить себя: «Зачем всё это есть?» (ведь даже собственное существование объяснить кое-как возможно), как мысль замирает. Ответ нечленоразделен. Вопрос этот как будто подсоединяет нас ко всему. Ответа нет. Ответа нет. Нет ответа. Есть лишь ощущение достигнутой осознанной полноты жизни.

Кто ты есть? Есть ты кто? Ты есть кто.

Ограниченность позволяет в мире выжить. Потому всякая материальная обусловленность не может не быть ограниченной, это непременное условие её существования. В каковых бы формах ни выражалась эта ограниченность, но ей присуща постоянная тенденция к сужению или к расширению, что для неё одно и то же. Становится ли ограниченности меньше или всё больше она включает в свои границы элементов — процесс един. Конец эволюции — это когда ограниченность сливается с тем, что не имеет границ. Удел ограниченности — мир материи и сознаний, ведь, по сути, сознание и материальность — явление одно и то же — построение зáмков из песка. Чем меньше становится ограниченности — тем больше приходится терять своей плотности, осязательности тела и собственного «я». Что же замещает «я»? Ощущение блаженное единения и слитности. И это вовсе не то, что ты просто сливаешься как капелька с океаном. Да, ты растворяешься в общем, но не в массе, ведь общее — это также ты, это «я». Не подобно это и слитности в коллективе, общности людей, когда подчиняешься озарениям кого-то более в данной ситуации богоугодного. Полная растворённость своего «я» с сущим-несущим — это полное приобретение, обретение собственного «я», когда всем становишься ты, и всё становится тобой. У тебя нет индивидуальности, поскольку все индивидуальности самого себя, бывшие в обусловлённом мире, слиты в тебе. В общем, господа, это получается то, когда сливается Я с не-Я.

Любое человеческое тело, когда оно не просит любви и ласки, совершеннейше самодостаточно. Любая часть тела видимого просит продолжения, но когда зрелище достигает всех форм присущих данному телу и очертаний, взгляд насыщен. И любое целостное тело, то есть которое поддерживает своё существование, явится не только микрокосмом, но и звеном микрокосма большей системы или тут же системой меньших микрокосмов. И так, что говорится о любом теле, — применимо и к человеческому. Видимая самодостаточность — признак любого микрокосма. И чем глубже, шире, прозорливее вúдение — тем бóльшим представляется микрокосм. Единственное, что нельзя увидеть зрением или воображением, но всегда можно прочувствовать – макрокосм, ощущение которого никогда не даст замыкаться на чём-то обусловленному сознанию, например, человека.

Другой вопрос, насколько тот или иной микрокосм будет виден полностью. Гармоничность и целостность проявятся в эстетичности, то есть когда при вúдении чего-то у нас не возникает ощущение дискомфорта от ущербности чего-то. Впрочем, оценка эстетичности неодинаковой будет у разных людей, ведь чувство эстетичности зависимо не только от прозрения – помимо физических и духовных качеств — каких-то кармических обусловленностей поступками и прежними воплощениями, но также и от присущих каждому человеку погрешностей допуска, иными словами, от подстроенности обозреваемого микрокосма к обозревающему, от уровней и точек их соприкосновения, от того, насколько кармическая установка (что включает в себя и воспринятые культурные ценности) данного человека позволяет ему полно увидеть другого человека, какие требования он предъявляет к иному, чтобы это явилось для него целостностью, микрокосмом, насколько понятие микрокосма обширно для него, ведь иной начнёт добавлять новые элементы, перешагивать от одного микрокосма к большему, но всё так и не сможет остановиться на достаточности данного мира. Нередко найдёшь успокоение и эстетичность лишь тогда, когда погрузишься в бесконечное подвязывание и обнаружение всё новых элементов, — а потом плюнешь на всё и отвернёшься. Но не возникает и вовсе никаких требований друг к другу, когда ощутишь в любом другом Всё и ничто, макрокосмос. И отдашься лишь этому ощущению, а не восприятиям вечно неудовлетворённых органов чувств.

К телу не получиться относиться без предубеждения, пока не поймёшь его относительность, преходячесть, изменяемость обусловленного, различая в нём воплощение, проникая в неизменную, а потому и свою собственную же, суть. На протяжении жизни представления о красоте тела у человека изменяются. Телесной привлекательностью обладают те, кто младше, зато от старших требуются какие-то особенные душевные качества, знания, внутренний свет. Собственное состояние является пограничным: с которого произносятся оценки, суждения, с которого осуществляют проникновение в то или иное качество. Младшие вносят гармонию внешнюю и душевную, старшие — гармонию внутреннюю и земную, а сам ты насыщаешься и всё насытиться не можешь, хотя всё кажется, что и так уже пожил достаточно и прожил столько, что больше прямо и некуда. К сверстникам, если эго твоё не требует себе среди них исключительности и не подстёгивает соперничества, относишься наравне с собой как к сознанию одинаково с тобой продвигающегося в познании и обустройстве материального мира. И это так, если ты не различаешь в каждом различных кармических существ. И это так, если ты не прозреваешь неусыпно в каждом самого себя.

Чем больше живёшь, тем люди всё более кажутся внешне краше, а внутренне скуднее. Юношеские телесные формы кажутся притягательнее, хотя когда-то гораздо раньше они казались тебе отвратительными, без всякого вдохновения. Ты старших людей замечал лишь тогда, если ощущал их внимание и участие к тебе. Их привязанность не находила в тебе отклика, и чем она была крепче, тем представлялась скучнее и более не достойной внимания, хотя ты бы хотел, чтобы она оставалась к тебе всегда крепкой. Лишь тогда появлялась у тебя заинтересованность старшим человеком, когда он был к тебе чуточку отстранён, глядел на тебя с чуточку, как тебе казалось, свысока, чуточку даже со снисхождением и пренебрежением. Эта «чуточка» связывала вас, ты хотел её преодолеть, но так и не мог. Но когда ты сам относился к кому-то из младших с привязанностью, для тебя это чувство казалось самым чистым. И упоительным.

Самое сложное ухватиться за мысль-предмет, а держать её уже не так страшно. Иначе теряешься в запутанности положения вещей, замысловатости их аналогий друг по отношению к другу и их взаимодействий между собой. Мир возможно объяснять по его связанности с одной вещью, а можно без конца привлекать новые положения, и всё не наскучит заниматься своей исследовательской деятельностью, приводить новые заключения и бродить в открывающихся вокруг тебя новых сферах познания. Мир потрясающ тем, что его объяснять запросто, но никогда объяснить невозможно. Поэтому познание безгранично, оно как вода, которая проходит через человека и выходит из него, а ему всё пить хочется. В малом познаётся суть большего, большее принимается наитием без подтверждения, люди осваиваются в нём привыкают к нему и зависают на его материальных понятиях в воздухе, всё более утверждаясь, что это твердейшая земля, и трактуют то, что кажется меньшим, и приближаются к тому, что кажется бóльшим. По большее-меньшее не укладывается лишь в принцип матрёшки. Ведь кажущееся большее является не только бóльшим по отношению к меньшему, но и меньшим же. Мир материальности тем и интересен и непредсказуем, что, сколько ни проведёшь в этом подчинённом и обусловленном мире плоскостей отсчёта, он будет жить в любой из них. Материальность мира как вода содействует движению и обмену веществ, и тем оно кажется абсурдным, что не имеет цели даже при достижении вдруг да выявленных целей.

Подобно тому, как самым привлекательным местом у женщины является передняя часть верхней части тела, у мужчин самая привлекательная — задняя часть нижней части тела. Привлекательность — это когда манит взор для средоточения, и на этом уравновешенном и спокойном месте созерцания человек расслабляется, и по нему растекаются гармония и успокоение. Как естественный предмет для медитации. Желательность — наступает при возбуждении, когда человека переполняют силы и способом к достижению равновесия, спокойствия является их отдача физическая. Желательные места манят для осязательности, и самым желательным у женщины для мужчины являются её половые органы, у мужчины для женщины — район между его лопаток, хотя это место обычно проектируется на его грудь. Желательные места — это куда хочется больше всего прильнуть. Но эти положения будут верными скорее для идеально гетеросексуальных пар, так что реальнее было бы говорить о соотношении в каждом мужского и женского начал. Если же привязанность испытывается к своему полу, то привлекательность и желательность нередко меняются местами. Потому столь манят женские груди, что они вмещают в себя одухотворяющую благодать, нектар, который дает человеку утончённую материальность, закладывая в него начатки духовного роста. Потому столь манят мужские задние части ниже пояса — что ногами принимается от земли, а в ягодицах сосредотачивается овеществляющая сила, которая, сливаясь со специфическими жидкостями, образует оплодотворяющий нектар, обеспечивающий начатки для обусловленного плотного (тело, инстинкты, эмоции) развития. В изъявлении и привлечения и желания человек стремится отдать что-то лишнее, тяготящее его, а взамен получить вечно недостающее ему спокойствие, вновь приблизиться к гармонии, от которой он вечно уносится в сторону своим физическим функционированием и акцентацией на нём.

В спокойном и возбуждённом состоянии или в состояниях привлекательности и желательности половые органы человека воспринимаются различно, противоположно. Ведь в спокойном состоянии, в особенности обоих — и объекта и субъекта — нижние половые органы женщины отталкивают от себя, и не столько своим внешним видом, сколько ощущаемым побуждением отвратить свой взор. В возбужденном же — опять-таки более побуждением воли, чем внешне — втягивается, всасывается не только взор, но и всё прочее, что там способно поместиться. Теперь о мужчине. Спокойному человеку не отвратить взор от сэрегированного пениса (фаллоса) возможно лишь сознательным усилием воли, и чем больше пенис уменьшается, тем воспринимается он всё приемлемей, а маленький бутончик и вообще выглядит очень живописно и умилительно, так прилипнешь к нему глазами и ждёшь, распустится ли какой-нибудь там гладиолус, тюльпан или роза.

Вульва — это больше страшное животное, чудовище от вида которого бежишь, когда оно сыто, но когда голодно — парализуешься и сам прыгаешь в разверстую пасть. Пенис — это больше странное растение, которое, когда в бутончике, своей изящностью манит без разбора всех ботаников, но когда вдруг возрастает, все ботаники в ужасе разбегается прочь, потому что становится слишком уж тесно, нечем дышать в сопряжённом с этим растением пространстве, где он тебя прелестнейше задавит.

Итак, я предлагаю, как говорится, изделие рук своих на взыскательный вкус читателя. А что я предлагаю?.. Отбросы и отходы своего ума? Фекалии, которые естественным образом остаются после усердного переваривания пищи?.. Да, это производство тела моего, и я его бережно на ладонях протягиваю вам, чтобы вы оценили по достоинству моё сокровище. Это то, что остаётся после меня, это неживой я, но который оживает в воспринявших его других «я» моего Я. Моё исследование нужно, прежде всего, было мне, я воспринимал извне и, перерабатывая, оставлял после себя шлейф материальности. В каждой из частиц заключён весь мир, воспринятый и трактованный по-моему. Это вехи моего духовного пути, моего развития, которые отмечал я, чтобы идти дальше, и которые надо оставлять позади себя — они все тяжелы и вместе с ними моему духу не утянуться. Эти частицы — капсулы, в которых живёт мой и ваш дух, они живые существа, живущие своей жизнью, странники, которые нынче кланяются вам и ведут с вами им свойские беседы. Они уйдут, но дух от них для ваших странников останется.

Мы любим вещность за то, что она нам представляется потенциальной. Чем больше замечаем в ней начатков возможностей, тем мы к ней привязаннее. В особенности, если реализующая потенция приносит нам удовольствие, блажь, блаженство. Но именно нереализовавшаяся потенция и манит нас. Чем больше у этой вещи будущности, согласной с действительностью приятной нам, тем она для нас значимее и ценнее. Не действие творит мир, а предвкушение большего и удовлетворение от этого предвкушения, а не само большее. Большее, когда оно стало собой, обыденно и скучно нам, но самый сладостный момент, когда большее вот-вот станет собой — как раз перед тем мгновением, когда наступает в нём разочарование, перед которым мы эякулируем собой. И это большее для нас — то, чего мы достигли в мысли, теле, духе, через что прошли и что испытали на себе, что нам известно, ведомо, а ещё нереализовавшуюся потенцию быть в нашем состоянии — находим мы в других, в тех, кто в своей материальной плотности младше нас. Приятнее же всего для нас в других то, от чего мы в данности уже безвозвратно отошли, то состояние нашего тела н души, которое если ещё и встретим, то в присутствии другого, как нам кажется, но не в нас. Но ведь это тоже мы, только не хочет замечать этого наше эгостатичное, замыкаемое наросшей плотью сознание. И эта привязанность скорее внешняя, чем внутренняя. Скорее внутренняя, чем внешняя привязанность влечёт к тому, что по отношению к нам кажется бóльшим, ею стремимся быть ещё взрослее, более наработанными материально и разочарованнее. Ведь меньшее к большему явится не только меньшим, но и бóльшим, но и равным. Потому мы вечно и пребудем детьми перед богом, который охватывает всё и повелевает всем, но никогда не повелевал собой, потому что и он Дитя. Итак, да будем же совершенны, хотя совершенство всегда пребудет внутри нас.

Я люблю вдыхать запах своей кожи, он приучает к чему-то да человеческому.

Первое впечатление от истории, происходящей с людьми, заключается в том, что история, вроде бы, творится самими людьми. Верно, но и недостаточно из-за того, что слишком уж общо. Хорошо, пойдём дальше, история творится поступками и волеизлияниями людей. Тоже хорошо, но лучше было бы сказать, что история обуславливается проистекшими судьбами людей, настоящая история не то, чтобы заслуживалась прошедшими поколениями, а скорее заслужена нынешними же людьми, но в прошедших поколениях. Очень хорошо. По ведь и те поколения получили заслуженную своим прошедшим историю. Так, может, ещё добавить, что прошедшая история заслуживается жизнью нынешнего поколения?.. Теперь остаётся внести предопределённость и фатальность ради жизни как таковой и её пёстрого разнообразия, чтобы стало и совсем хорошо. Совсем уж хорошо. Опять таинственным и непонятным кажется непреложный процесс ради самой жизни по себе — когда единичное стремится к разложению только затем, чтобы все части стремились заслуженно вновь собраться воедино. Теперь остаётся добавить, что всё существует всегда, а значит и не существует, только движение данной нашей материальной обусловленности заставляет думать, что мир одновременен и однопространственен (= наше летоисчисление + определение своих координат). Но мир един, един во всех нас животворящий дух, просто, чем плотнее мы ощущаем себя в материи, тем разделённее друг от друга. Но каждый из нас — это другой, и весь мир — это движение различных плотностей одного начала к самому себе. И сущность данной индивидуальности в своём возрождении может не только нарушать всякую временную последовательность, то есть скачет из настоящего в прошедшее, но может и появляться сразу во многих временных состояниях, в том числе множественно и в одном. Это то же, что обыкновенная множественность своего «я» — когда в одном человеке привычно сосуществуют несколько личностей, несколько «я», между которыми сложнее найти понимание и содружество, нежели между двумя человеками. Что же говорить о множественности своего «я» во многих пространствах и временах, если по самой щепетильности материи мы если и задумываемся над своей противоречивостью, то редко придаём тому серьёзное внимание. И всё тем проще и легче, чем проще убеждаешь свои же собственные «я», что они не только одно между собой, но и одно с каждой воплощённой данностью, со всем миром. И проникаться не только этим убеждением, но и жизнью воедино, не пытаясь сразу и активно избавиться от всего, чем уже обладаешь. Всё это отойдёт само. Ведь удаётся иногда достичь целостности своих «я», личности — и ведь ничего? Особенно, это случается при размышлении обо всём мире и при ощущении его. Каждое из твоих собственных «я» этот вопрос глубочайше волнует, вот они и смолкают, становятся как одно и прислушиваются. Впрочем, у каждого свой путь самопознания.

Чем метафизичнее предпосылки и обоснования, тем легче практическое, реальное воплощение, проявление на деле. Скука от прочтения вовсе не подтверждает, что скучно было и при написании. Чем пространнее, мудрёнее, запутаннее и обыкновеннее мысли, тем, может быть, умнее стал человек, избавившись через написание от теперь уже ему ненужного?.. Что же, воля к проявлению в изъяснении исчерпывает волю к действию — и это, может быть, и хорошо? И если человек не живёт согласно высказываемым принципам, может быть, это самое лучшее из всего им содеянного — то, что он их сформулировал, как сумел и смог. Если слова и дело не сливаются, то, может быть, это свидетельствует о том, что их развитие пока проходит раздельно?..

Человек живёт и принимает тот мир, который появляется при его бодрствующем сознании. Остальное он приемлет с тем, чтобы переработать по-своему и включить в принимаемый мир, который он уже перерос. Поэтому лучше всех старожилам, они с радушием принимают больше всех. Но вот эта сущность вновь рождается — и для неё мир вновь открывается сначала.